она вообще — эта чужая боль?..
Незаметно Сергей опять стал наполняться темной водой. Он снова погружался в черные непроглядные глубины, ища там забвения. Теперь он мог мстить всем, кто не познал, какова его боль, кто остался непричастным и малой толики выпавших ему страданий. Он возродился как судья и палач и это, за неимением другого, помогло ему выстоять в борьбе с болью. Он и свою жизнь ощущал теперь, как непрерывную войну, несправедливую по отношению к нему. А на войне как на войне...
Но кое-кто, оказывается, смотрел на его положение иначе. Однажды (это произошло, когда он лежал в хирургии областной больницы), к ним в палату пришел священник. Пригласили его к пожилому больному Валентину Федоровичу, чтобы причастить перед предстоящей операцией. Священник вошел в сопровождении медсестры и кого-то из родственников. Прежде чем поздороваться, он улыбнулся, и эта улыбка, как внезапно ворвавшийся в темную комнату луч света, ослепила всех, сделав на время все прочее незаметным. Был он седовласым и седобородым, причем седина его отличалась утонченным благообразием: ровного белого цвета без малейших вкраплений иных цветов, рождающих неблагородную пегость. Волосы мягким шелком опускались на плечи; высокая, до самого темени, залысина открывала лоб мыслителя, а широкая борода ветхозаветного пророка белоснежным потоком струилась на грудь, накладываясь легким белесым туманом на массивный протоиерейский крест. Лицо его было гладким и на вид совсем молодым, особенно таковому впечатлению способствовал живой и проникновенный взгляд голубых глаз. Все это, вместе взятое, придавало его облику неповторимое благородство. Сергей на мгновение встретился с ним глазами и, не выдержав, отвернулся к стене. Где-то в глубине зло зашипела и забурлила темная вода, будто в нее внезапно опустили раскаленную стальную наковальню.
— Здравствуйте, отцы, помогай вам Господь, — поприветствовал всех священник. — Кто-то у вас, вижу, зело заунывал, а сегодня это делать неуместно. Воскресенье сегодня — день, который по заповеди принадлежит Богу. Кто имеет самомалейшую веру, воскресает сегодня вместе с Воскресшим Господом.
Сергей чувствовал затылком, что батюшка смотрит на него. Вода трусливо выкипала, грозя оставить его, как рыбу, на сухом дне...
Священник приступил к совершению Таинств. Он читал молитвы и исповедовал Валентина Федоровича. Сергей, изо всех сил напрягая слух, пытался услышать, в каких таких грехах кается Федорыч (так его называли в палате), но говорили слишком тихо. Сергей сердился и воображал сам все мыслимые пороки, в которых будто бы тот был повинен. На черном зеркале воды, успевшей уже успокоиться, все это представало в виде живых картинок из “тайной жизни” деда Вали...
Закончилась исповедь. Валентин Федорович причастился Тела и Крови Христовых, и батюшка, поздравив его, сказал несколько напутственных слов:
— Вы, Валентин Федорович, вошли сегодня в рассуждение временного и вечного. Оставив уныние и ропот, вы примирились с Богом и с ближними, простив всем, кто вас обидел, и поплакав о том, что сделали негодного сами. Господь очистил вас от духовной скверны грехов, и вы обновились через соединение с Самим Богом в Таинстве Святого Причащения. То, что вы выбрали — это вечное, то, от чего отказались — временное и тленное. Вы совершили великое и благое для себя дело! А теперь давайте рассудим, смогли бы вы сделать такой выбор, если бы оставались здоровым и полным сил? Едва ли. Прежде, вы видели и слышали, но не разумели. Держались вы руками изо всех сил за временное, тленное, человеческое; так бы и покинули белый свет, ничего не сделав для будущей вечной жизни. Знаете, наверное, как иные безумцы прикипают к деньгам и богатству? Они и в могилу пытаются забрать что-то от своего достатка. Некоему богачу положили в гроб и деньги, и спиртное, и сигареты, и даже способную несколько месяцев безпрерывно работать стереофоническую музыкальную систему, чтобы она привычным для него в земной жизни благозвучием утешала и теперь его бренные останки. Но, поверьте, кроме смердящей плоти, в этом повапленном гробу ничего уже нет! Бедная душа, плача и стеная, отошла на сторону далече. Боле ей не надо ничего из того, что накопила она за свой век — это уже прешло; теперь в цене иное, но того нет, как нет! Жаль, искренне жаль эту бедную душу! Ведь она получила бытие от Творца, чтобы быть сопричастной к благой вечности, чтобы вечные времена получать благодатное утешение от своего Господа и променяла все это, простите, на пшик! Вот поэтому, Валентин Федорович, должны вы быть благодарны своей болезни. Маленькую скорбь попустил вам Господь, но зато какое приготовил утешение! А если кто говорит, что не по силам, что невмоготу, что Бог несправедлив — не верьте, это неправда. Не может Милосердный и Человеколюбивый Бог дать крест и не дать сил, чтобы нести. Это закон, действительный для всех и на все времена! Мы смотрим на глубину страдания, не зная его цены. Страдание — это великая тайна бытия! Господь спас Адама через Свои страдание и смерть. Но Он страдал, чтобы тридневно Воскреснуть, мы же зачастую из временных страданий идем к вечным. Нет, и нам надо воскресать вместе с Воскресшим Господом. Лишь склонит нас страдание долу невыносимой болью и мукой, а мы, почерпнув силы у Воскресшего Спасителя, поднимаемся горе, стряхнув, как прах, рассыпавшиеся оковы страданий. Так должно нам быть, и тогда не погибнем, и тогда спасемся!
Сергей слышал все эти слова, не мог не слышать, и это терзало его хуже всякой муки. “Ложь, все ложь, — шептал он как заклинание, — если бы тебе на мое место, стал бы ты петь такие песни? Не взвыл бы, не впился бы зубами в подушку? Сейчас пересчитаешь полученные за вранье деньги и пойдешь восвояси. Пойдешь своими ногами, а я не могу! И никогда не смогу! А вечная жизнь — это твоя любимая ложь! Ты завидуешь чужому богатству и лжешь, чтобы хотя бы так насолить их обладателю и утешить свою гордость. А если бы тебе дали их богатство и власть? Что — отказался бы?.. Как бы не так! Поэтому, ты достоин смерти, лживый поп...”.
Уходя,
