тюльпаны.
Но к следующему заседанию Сталину стало известно, что у роз бывают шипы. И все второе заседание Сталин выяснял, кто же это додумался сделать такое предложение.
Оказалось, розы предложил Буденный, он вовремя сориентировался и сказал, что имел в виду шипы на розах сбрить.
Встал было вопрос вырастить к празднику розы без шипов, но потом Сталин решил: 'Пусть будут мне тюльпаны, а вам розы'. Он где-то слышал, что есть голландские тюльпаны, но случайно оговорился и сказал:
— Пусть мне дарят монгольские тюльпаны.
И пришлось еще долгие годы возить тюльпаны из Голландии в Монголию, а уж потом из Монголии в Москву. Зато на этом деле два монгола получили по ордену Трудового Красного Знамени, а тридцать расстреляли.
Но вот пришел наконец праздник, и все правительство выстроилось на трибуне, а дети понесли цветы вождям.
Мухабат, которая перед этим всю ночь репетировала, ловко взобралась на сиденье, обняла левой рукой вождя за шею и только хотела по привычке ухватиться правой за рябой нос, как большой друг детворы, улыбаясь, сказал сквозь зубы:
— Если схватишь за нос — расстреляю, а всех узбеков запишу евреями и сошлю в Биробиджан.
Девочка, хоть и была маленькой, но сообразила, чем дело пахнет, отдернула руку и сидела молча.
Сталин улыбался, махал рукой народу, а другой обнимал хрупкое тельце Мухабат. Это продолжалось минут сорок, и где-то на тридцатой минуте Сталин вдруг ощутил, что обнимать девочку приятно. Под рукой было теплое, пусть детское, но тело.
Какие-то воспоминания закружились в голове у продолжателя дела Ленина, и он спросил Мухабат:
— Любишь дедушку Сталина?
— Очень, — сказала Мухабат.
— То-то же, — сказал Сталин.
После парада Сталин разрешил Мухабат посидеть у себя на коленях и угощал ее конфетами, специально для этого случая сделанными на фабрике 'Рот-Фронт'.
Девочка была даже приятна Сталину. От нее пахло каким-то незнакомым Сталину запахом, скорее всего, хлопком.
— Как тебя зовут, Мухабат? — пошутил Сталин.
— Мухабат, — сказала Мухабат.
Затем Сталин повел девочку за руку и показал ей Ленина.
Они постояли возле мумии. И Сталин вдруг спросил Мухабат:
— А ты знаешь, от чего умер дедушка Ленин?
— От болезни, — сказала Мухабат.
— Нет, — сказал Сталин, — он умер оттого, что недостаточно хорошо понимал марксизм- ленинизм. — Подумал и добавил: — Он умер оттого, что не мог жить.
Расставаясь, Сталин подарил Мухабат целую коробку шоколадных конфет.
— Бери, — сказал Сталин, — у меня еще две коробки остались. Одну сам съем, другую подарю Максиму Горькому, чтобы ему слаще жилось.
Вот так Мухабат стала ежегодно выносить Сталину цветы. И чем становилась старше, тем приятнее и приятнее было Сталину держать ее у себя на руках.
А через несколько лет, когда девочка стала уже девушкой, один из помощников Сталина сказал:
— Иосиф Виссарионович, вам не тяжело ее на руках держать, ведь она уже скоро в институт будет поступать?
Сталин расстрелял помощника, однако приказал, чтобы Мухабат ему больше цветы не выносила.
И это было политически правильное решение.
Как проводили коллективизацию
Однажды грузин Сталин поручил еврею Кагановичу провести коллективизацию в русском селе.
Каганович пригорюнился и пошел советоваться с братом.
Брат Кагановича сказал:
— Лазарь, зачем тебе это нужно? Ты в сельском хозяйстве ничего не понимаешь, тем более ты еврей, а должен заниматься этим в русском селе. Лучше займись метро, это под землей, и никто не увидит, что ты там делаешь.
Тут Лазарь вспылил и начал кричать на брата:
— Я не еврей, это вы все евреи, а меня куда партия послала, там я и буду. Пошлет в Киргизию — буду киргизом. А если пошлет в Палестину, тогда буду евреем. Учти, — сказал он брату, — я от тебя откажусь.
— Лазарь, — сказал брат, — ты же был хорошим сапожником, а должен теперь заниматься не своим делом. Представь себе, Лазарь, если бы Ленин шил сапоги, ну разве он смог бы сшить такие сапоги? — И брат показал Лазарю свою ногу, обутую в изящный сапог.
Лазарь собственноручно снял с ноги брата сапог, долго его щупал, нюхал и даже пробовал на зуб.
— Хороший сапог, — сказал он наконец, — кто его сделал?
— Ты, — закричал брат, — ты его создал еще до революции, и я эти сапоги с гордостью ношу до сих пор.
Лазарь Моисеевич действительно был приличным сапожником. И любил это дело настолько, что, даже будучи наркомом, всегда сам себе чинил обувь и любого, с кем встречался впервые, начинал рассматривать с обуви. Он не собирался никогда становиться революционером. Но вот революция позвала его в строй, и он бросил все: семью, местечко и даже блестящую карьеру сапожника. А ведь со временем он мог заиметь свою сапожную мастерскую. А его в наркомы потянуло.
Грянула революция, и что-то проснулось в душе у Лазаря такое, что он, бросив все, пошел вперед к победе коммунизма.
Занимался первые годы после революции обычной большевистской работой: интриговал, сплачивал, вел за собой, расстреливал. И справлялся с этим довольно неплохо, у него даже какой-то талант появился организационный. Мало кто мог так умело дать отпор или, допустим, организовать аресты и расстрелы. Ну, может быть, Дзержинский и еще пара-тройка большевиков. Но они были плохими революционерами, не поняли вовремя, за кем надо идти, а Лазарь понял, он шел за всеми сразу, пока наконец не выбрал настоящий революционный путь, проложенный верным ленинцем.
И вот теперь Сталин вызвал его к себе и сказал:
— Лазарь, ты знаешь, я не антисемит, у меня даже есть один друг еврей.
— Ну, конечно, Иосиф Виссарионович.
— Но, — продолжал Сталин, — ты, конечно, не можешь знать, что при этом евреев я не люблю.
— А за что их любить, товарищ Сталин? — закричал Каганович. — Я сам их терпеть не могу.
— Постой, — сказал Сталин, — да ты ведь, кажется, и сам еврей?
— Нет, товарищ Сталин, это не так.
— Постой, — говорит Сталин, — отец у тебя кто?
— Еврей.
— Мать кто?
— Еврейка.
