«Omeros» — первая книга, которую я купил на территории США, потратив последние двадцать путевых долларов. Вскоре я ее перевел, в результате чего приобрел совершенно неприспособленный для устной калифорнийской речи словарный запас, заместить который оказалось довольно непросто. Морское солнце карибских терцин освещает мое сознание и поныне.
Всеединство и метафора
Александр Мень в своем очерке о Владимире Соловьеве так говорит о Всеединстве: «Всеединство — это дух, который связывает элементы природы, связывает духовные миры, который связывает общество, нас — с высшим единым Началом. И когда люди берут какую-либо одну часть бытия всеединого, органичного и выделяют ее, получается то, что он [Влад. Сол. ] называл „отвлеченным началом“. Поэтому рассудочное познание, ставшее отвлеченным, оторванным, отрезанным от бытия, в конце концов терпит поражение. Эмпирическая наука, которая перестает считаться с опытом внутренним, духовным, и с выводами отвлеченной метафизики, тоже в конце концов заводит в тупик. И Соловьев подвергает критике все основные „отвлеченные начала“, что и стало содержанием его докторской диссертации [„Критика отвлеченных начал“]».
Связь автономного частного со всем целым посредством установленных связей между частями дает ту голографическую топологию, которую Лейбниц зафиксировал в своей «Монадологии»: часть, являясь целым, содержит в себе все целое, частью которого является.
В «Паруснике» метафора — как главное оружие дикции поэта, доведенное до головокружительного совершенства, до остроты теологического инструментария, — опровергает диктат «отвлеченных начал». А на основе своего опровержения — на основе восстановленных и проведенных связей — ткет полотно (каждая связь: нить!) невиданной красоты, крепости и целости, которое — постепенно, с набором пространства, охвата — начинает напоминать именно парус. Парус этот постепенно, величественно разворачиваясь в космогоническом масштабе, набирает ход и, собирая, охватывая, бесконечно присоединяет к своему полотну новые связи… Наверное, излишним будет сказать, что тяга парусного движителя пропорциональна его площади, его эволюции.
Как это происходит на методологическом уровне? Начнем с того, что попробуем разобраться, как работает метафора.
Метафора суть зерно не только иной реальности, но реальности вообще. В метафоре содержится принцип одухотворения произведения, его демиургический метод.
Мало того, что метафора — это орган зрения: часто сильнее и немыслимее самых мощных приборов, самых разных парадигм. Метафора — пчела, опыляющая предметы, которые часто суть цветы «отвлеченных начал». Энергия сравнительного перелета от слова к слову, от цветка к цветку, как точечный взрыв, рождает смысл. Метафора способна — и «Парусник Ахилла» тому одно из наиболее весомых доказательств, — будучи запущена импульсом оплодотворяющего сравнения, облететь, творя, весь мир. Взяв на ладонь прозрачную пчелу метафоры, мы видим в ее ненасытном брюшке вселенную.
Во время длительного — по мере написания — чтения «Парусника», в тот момент, когда я почувствовал с некоторой оторопью подлинный простор полотна поэмы — книги, я вдруг вспомнил один космический проект. Кажется, японская группа ученых в конце восьмидесятых предложила замечательную конструкцию межпланетного корабля. Уникальность его состояла в сверхэкономичности движителя, который бы не использовал при разгоне до цели никакого другого топлива, кроме стартового. Достигнув расчетной орбиты, капсула выпускала чрезвычайно длинные, тончайшие титановые перепонки, между которыми натягивалась невесомая серебристая ткань, способная отражать солярное излучение — «солнечный ветер». Все сооружение в самом деле походило на гигантокрылую бабочку, с крошечным продолговатым тельцем. Медленно, но верно, ничем не замедляемый в безвоздушном пространстве, этот аппарат разгонялся до ослепительных скоростей, пределом которых служила лишь граница зоны солнечной активности.
Корабль этот стал преследовать меня при дальнейшем чтении. Пока что он был не пилотируемым.
Мир с одним лишь «Почему?» — совершенно безлюдный. Человек появляется только тогда, когда вопрос «Почему?» сменяется «Зачем?». И то, что этот вопрос наконец прогремел, — как раз и определилось достигнутой сверхсветовой скоростью. Озарение — как вспышка при прохождении сверхсветового барьера «Неизвестным солдатом» — высветила образ, проступивший в сложном рельефе ткани: бескрайний Парус сворачивался в Человека.
Александр Гольдщтейн возвращается домой
