как зверь, когда-нибудь, падаль?
— Что ты, бог с тобою!
— Не занимаешься ли мужеложеством?
— А это что такое? — разинул рот Руслан.
— И третий из трех самых страшных, неискупимых грехов, обрекающих человека на вечную погибель: не предавал ли ты своих умерших родичей огню?
— Нет, — солгал Руслан. С волками жить — по-волчьи выть.
— Ну, ладно. Коли так, можешь со мной разговаривать. Чего ты здесь ищешь?
— Вижу, башня, коршуны над нею. Хотелось поближе взглянуть.
— Это «кят», башня молчания. Здесь злые духи дэвы справляют бесовские игры. Будь ты правоверным маздеистом, ты не посмел бы приблизиться к проклятому этому месту.
— А ты маздеист?
— Да, слава светлому богу Ахура-Мазде.
— Зачем же ты здесь?
— Я из особого сословия. Здесь и жилье мое, — он кивнул на крохотные хижины, зарывшиеся в бурьян. — Здесь вся наша община. Мы приставлены к этой башне.
— А что в ней такое?
— Хочешь взглянуть? Разрешу — если дашь монету. Хорошо, что Сахр снабдил его утром серебряной монеткой, — Руслан, не жалея, вложил ее в жадную ладонь маздеиста.
— Мир извечно разделен надвое, — поучал маздеист, ведя Руслана наверх по ступенчатому откосу, примыкавшему к башне снаружи. — В царстве добра, света и правды властвует Ахура-Мазда, премудрый дух, в царстве зла и тьмы — дух лжи Анхро-Мана.
— Слышал я от манихея что-то похожее. Старик — строго:
— Манихеи половину своего учения украли у нас, половину — у христиан.
…Кто ведет чистую, праведную жизнь, после смерти взлетает в светлое место, в чертог Ахура-Мазды, в рай. Нечестивцы обречены томиться в аду, в черных владениях Анхро-Маны. В конце мира, когда явится спаситель Саошиант, родившийся от девы, души праведных людей воскреснут, а грешники вместе с самим Анхро-Маной будут окончательно уничтожены.
«Спаситель, родившийся от девы, — вспомнил смерд Киракосовы рассусоливания. — Видать, христиане взяли его для своей «единственно истинной веры взаймы у этих «чистых» маздеистов».
— Смерть — дело Анхро-Маны, — продолжал маздеист, присев на ступеньку, чтоб отдохнуть. — И самое ужасное, что может совершить человек — это осквернить чистые стихии, землю, воду и особенно огонь, прикосновением к ним гниющего человеческого трупа…
Ступенчатый откос привел к пролому на верхушке башни.
— Входи и не пугайся, если это тебе в новинку.
Руслан вошел — и чуть не наступил на уже очищенный от мяса, кожи и волос, но еще багровый от засохшей крови человеческий череп. Он пошатнулся от зловония. Мрачные полуголые люди из «особого сословия» прилежно соскабливали с костей тухлое мясо. Над другими трупами, растаскивая кривыми клювами гнилые внутренности, сноровисто трудились коршуны. Они работали бок о бок, люди и стервятники, и не мешали друг другу.
— Мясо с костей знатных усопших мы снимаем сами, — старец кивнул на сородичей. — С остальными справляются коршуны и собаки. Родичи покойных собирают чистые кости и хранят их в оссуариях в нишах внутри городской стены или в особых склепах — наусах за городской стеной.
На дне широкого колодца внутри башни, обгрызая кости, в груде полуочищенных остовов лениво копошились собаки. Вот отчего они такие жирные. Вот чем их кормит святой хранитель башни молчания…
— Ты больше сюда не приходи, — сказал Руслану маздеист, когда они слезли с башни. — И без того я осквернился, общаясь с тобою, иноверцем.
«Ишь, — вспылил Руслан, — сам-то — могильный червь вонючий, а туда же…»
— Посмотрел бы я, какую б ты песню запел, — зло отомстил он маздеисту на прощание, — если б узнал, что я тебя обманул. У нас, русичей, умерших жгут на костре.
Что тут сделалось! Маздеист с визгом упал на землю, стал кататься по ней, будто ему самому прижгли огнем одно место. Монетка, которую он получил от Руслана, выскользнула из-за пазухи. Старик, не боясь оскверниться, проворно схватил ее, спрятал вновь.
…Как Руслан минул мост, как нашел дорогу, как попал домой, он не знал. Уже дома, в тенистом дворе, его вырвало.
— Эй, парень! — со смехом крикнул Сахр. — Ты что, ячменной водки моей нахлебался?
— Тоже — богоискатель! — рассердился Сахр, когда Руслан, продолжая икать и сплевывать от омерзения, рассказал ему о своих сегодняшних приключениях. — Кой бес тебя к ним понес?
— Кого я искал? Манихей сам притащился сюда, навязался на мою шею.
— Да, вздохнул Сахр. — Людей издревле изводит зуд проповедничества, желание непременно облагодетельствовать ближних. И никто почему-то не задумается, а нужны ли ближним их навязчивые заботы. И вообще, нуждается ли еще кто-нибудь в этом благе, кроме них самих?
Если он, вероучитель-дурак, твердит, например, что земля держится на исполинских бычьих рогах, что она — плоская, как поднос, я ему должен верить? Планета не может быть плоской! Лоб — да. У некоторых умников, живущих на этой планете.
Безбожник? У меня есть свой бог. Но отнюдь не кувшин ячменной водки, — хотя и он-то чем плох? Мое божество — знание.
Ты видишь в разных вероучениях только то, что сразу бросается в глаза, и то тебя уже тошнит от них. Но самое главное в них — самое грязное, подлое, лживое, для тебя остается пока еще скрытым. Ужас всякого учения не в том, как оно разделывается с мертвыми (мертвым, друг мой, это безразлично), а в том, как оно разделывается с живыми. Так-то, брат мой.
— Тебе не зазорно?
— Что?
— Братом меня называть.
— Почему же это должно быть зазорным?
— Я… твой раб.
— Брось! Ты — мой друг. И — кровный брат, если хочешь.
— То есть?
— Ну, прежде всего, мы люди. И затем, хорезмийцы и русы и вправду в какой-то мере соплеменники. Ты помнишь родовой знак ваших русских князей? Начерти, если помнишь.
Руслан начертил ножом на земле лежащий на боку овал с двумя точками внутри, сверху пририсовал пару изогнутых в стороны рожек, снизу — пару полусогнутых ножек.
— Вот, — кивнул удовлетворенный Сахр. — Если хочешь знать, это древний знак хорезмийских царей. Как по-вашему человек? Ну, просто человек.
— Смерд.
— А по-нашему — мард. Есть у вас бог солнечный, Хорс?
— Есть.
— Какая птица ему посвящена?
— Петух. На острове Хортице в честь одного Хорса режут петухов.
— И у нас в честь солнца режут петухов. И зовут петуха по-нашему знаешь как? — «хораз». И страна Хорезм — Солнечная земля. Похоже, когда-то мои и твои отдаленные предки соприкасались очень близко, может быть, через посредство аорсов — алан. Вот и выходит, что мы с тобою — кровные родичи.
Руслан — с сомнением:
— Ой ли! Ты вон какой черный, я белый.
— Ну, это ерунда. Ты просто выцвел на морозе. Поживешь год-другой под нашим горячим солнцем, почернеешь, брат, как уголь.
— Вот что, друг мой, — сказал Сахр наутро. — Раз уж ты такой въедливо-любознательный, пойдем со мной в академию.