Милс казался ушедшим с головой в вождение машины. Все же Муна не покидала тревога. Удалось ли водителю перехитрить его, выследить до крепости «Хибральфаро», стать невидимым свидетелем встречи на крепостном валу? Это было бы чертовски обидно.
Мун обернулся, чтобы взглянуть на Роситу. Неподвижная фигура сливалась с темнотой. Видны были только широко открытые глаза. Треугольник Росита — Рамиро — падре Антонио становился все более загадочным. Или, наоборот, понятным? Он слишком устал, чтобы сейчас раздумывать над этим. Мун крепко уснул.
Проснулся он, когда машина подъезжала к Панотаросу. За скалами мелькнула зубчатая башня замка. Окрестность освещалась яркими лучами прожекторов. Двое часовых расхаживали вдоль проволочной ограды, за которой виднелись синие бочки. Их ядовитая окраска отливала в этом освещении мертвенной синевой.
Панотарос спал. Далеко в море раскачивались огни двух-трех рыбачьих баркасов. Из подворотен на еле освещенную мостовую падала тень запоздалой парочки. По небу плыла искаженная тучами тоненькая луна, с ней соперничала видная издали световая надпись над гостиницей «Отель Голливуд». Не спал лишь восточный склон горы. Усеянный множеством движущихся фонарей, он походил на встревоженный муравейник. С полтысячи солдат и сейчас продолжали лихорадочный поиск. Мун усмехнулся. Никогда еще он не представлял себе, что бомбу могут искать, как иголку в стогу сена.
В холле гостиницы Мун задержался на секунду, чтобы взглянуть на свое отражение в зеркальной стене. Почти все лампы были потушены. На него глядело чужое изможденное лицо — его собственное.
Вместо того чтобы подняться к себе в комнату и забраться в постель, Мун тяжело опустился в кресло.
В зеркале появилась сутуловатая фигура дона Бенитеса.
— Добрый вечер, сеньор! — Дон Бенитес, встав со стула, на котором дремал, шагнул из темноты в полосу света. — Вернее, доброй ночи!
— Рамиро давно вернулся?
— Час назад. У него опять была стычка с сеньорой Роджерс. Оба так разбушевались, что у меня еще и сейчас болит голова… Никак не могу уснуть.
— Вы вообще-то когда-нибудь спите в кровати?
— Иногда сплю, — улыбнулся дон Бенитес. — Меня в таких случаях подменяет за конторкой жена. Но разве это настоящий отдых? Все время ворочаюсь, думаю, не случилось ли что-нибудь в отеле.
— Вам приходилось когда-нибудь видеть в гостинице Роситу Байрд? Я имею в виду — до воздушной катастрофы.
— Ни разу, — слишком быстро ответил портье.
— А слуга падре Антонио часто приходит сюда?
— Частенько. Обычно стоит на улице, а раза два или три поднимался наверх… Скажите, что за человек Милс? — Впервые за все время дон Бенитес сам задал вопрос.
— А что такое?
— Я пытался поболтать с ним, а он молчит. Должно быть, у него служба такая. В связи с этим мне вспомнилось одно изречение: «Остерегайтесь молчальников, они опаснее болтунов!» — Дон Бенитес подмигнул.
— Спасибо за совет, — с улыбкой поблагодарил Мун. Видно, Дейли не ошибался насчет портье и его товарищей. — Когда следующий розыгрыш национальной лотереи?
— В это воскресенье. Для кого розыгрыш, а для меня всегда выигрыш.
— Вы тоже участвуете?
— Нет, но я получаю комиссионные. Туристам лень самим проверять список.
— Эвелин Роджерс давала вам билеты на проверку?
— Что вы! Она трезвая женщина, несмотря на эксцентричную внешность. И деньги ей не очень нужны.
— Но мне рассказывали…
— Знаю, знаю… Между нами говоря, — дон Бенитес понизил голос, — за номер она уже не платила недели две. Но такая, как она, может жить в кредит хоть целый год. Самая лучшая реклама для отеля. А лотерея — для бедняков. Единственная возможность попасть в рай. И неплохая забава для скучающих бездельников, которым все равно, что ставить, — миллион на рулетку в Лас-Вегасе или за неимением оной покупать в Панотаросе стопесетовый билет.
На покрытой ковром мраморной лестнице раздались тихие шаги, перешедшие в стаккато, как только Куколка вступила на мраморный пол холла. Лицо ее казалось бледнее обычного — может быть, из-за скудного освещения.
— Получите! — Она небрежно бросила пачку новеньких банкнот. — Долг и за месяц вперед! — Не обращая внимания на согнувшегося в низком поклоне портье, повернулась к Муну: — Мистер Мун, не пригласите ли вы меня к себе? Мне надо проконсультироваться с вами насчет одного эпизода в моем будущем фильме.
Куколка уселась в багрово-красное кресло. Мун уже заметил, что оно притягивает всех, как магнит. Ее лицо, почти лишенное грима, менее загоревшее, чем шея и плечи, казалось бесконечно усталым. При наличии воображения нетрудно было представить себе, как оно, постепенно старея, станет похожим на безнадежные черты Билля Ритчи. «Ее слава — призрак, — подумал Мун. — И сама она призрак, такой же, как мнимое великолепие отеля „Голливуд“, из которого завтра убегут все до одного, убегут, как крысы с тонущего корабля».
— Так о каком же эпизоде вы хотели проконсультироваться? — спросил он наконец, прерывая не в меру затянувшееся молчание.
— Об эпизоде, где детектив собирается арестовать кинозвезду по обвинению в убийстве. — Куколка выдавила из себя смешок. — Я была бы вам даже благодарна, если бы нуждалась в рекламе. А так… — Она зябко повела плечами. — Оставьте меня в покое со своими подозрениями, у меня хватает собственных забот.
— Вы сами признались, что ненавидели Гвендолин.
— Еще как ненавижу!
— За что?
— За то, что ей не приходится зарабатывать деньги, выставляя себя напоказ. За то, что она никогда не знала ни бедности, ни унижений. За то, что она похожа на меня, хотя ей красота досталась в колыбели вместе с отцовскими деньгами, а мне трудиться над ней каждый день заново… — Чувствовалось, что Куколка не в состоянии остановиться, даже если бы захотела.
— Она действительно похожа на вас?
— Конечно. Только вы, мужчины, не замечаете этого. Нового цвета волос или нового платья вам достаточно, чтобы не узнать собственную жену… Гвендолин могла бы заменить меня в любой роли.
— Вот как!
— Но, честно говоря, я с удовольствием выцарапала бы ей глаза! Эти невинные голубые глаза! Хотя бы за то, что она однажды заявила: я, видите ли, недостаточно распутна для того, чтобы стать католической святой. Посоветовала падре Антонио в целях повышения моей квалификации устроить мне турне по мужским монастырям. Он так посмотрел на нее, даже мне стало не по себе.
— Когда это было? — Мун насторожился.
— Совсем недавно… Ах бросьте свои вымыслы! Если бы это было поводом для убийства, вокруг меня валялись бы одни трупы. Никто и не думал покушаться на ее жизнь. Эта маленькая потаскуха, будьте уверены, просто прячется в чьей-нибудь спальне. Вот и все, что я хотела вам сказать. Спокойной ночи!
Куколка ушла, а смертельно уставший Мун все еще не ложился. Он ждал выпуска последних новостей. Нью-Йорк транслировал музыку. Никогда еще сумасшедшие ритмы современных танцев не казались Муну столь бессмысленными и гротескными; все же он продолжал слушать со стоическим упорством. Будет или не будет? Наконец разухабистый крик певицы сменился голосом диктора. Мир, как всегда, был полон событий. Мун пропустил их мимо ушей. Но вот, подобно трубному гласу, прозвучало слово, которого он с таким нетерпением дожидался, — Панотарос!
