Макс тяжело встал со стула и, шаркая ногами, подошел к окну. Шейн не знал, что сказать, что предпринять. Он не узнавал своего отца. Его сильный, гордый отец был сейчас раздавлен, уничтожен. Плечи тряслись, голова опустилась на грудь, послышались сдавленные рыдания.
Шейн вскочил со стула, подбежал к отцу. Обнял его за плечи, судорожно выискивая в душе нужные слова. Он сам был на грани срыва.
— Отец… Это все чепуха. Ты мне отец, что бы там… И всегда будешь.
Макс повернулся к нему — сгорбленный, ссутупившийся, с дергающимся от боли, опустошенным лицом. Трясущимися руками он вцепился Шейну в плечи.
— Я всегда любил тебя, Шейн, как… — Он не мог больше говорить, молча притянул Шейна к себе и обнял его крепко-крепко, как никогда не обнимал. У Шейна защекотало в горле, он почувствовал влагу на щеках. Господи, как он любил Макса! И какую боль ему причинил!
Наконец Макс, отстранившись от Шейна, вымолвил:
— Я не мог сказать тебе. — Он вытер лицо и высморкался.
— Все нормально, папа.
— Я сам не знал. Только когда ты пошел в школу… Ты был тогда как Билли. Я не хотел тебе говорить…
Шейн мысленно перенесся в то лето, когда Бак взял его на ежегодную ярмарку сиу. Как он и предполагал раньше, все открылось в тот год, когда отец опять уехал в Энн-Арбор.
— Это было, конечно, очень эгоистично с моей стороны — не сказать тебе. — Макс опять высморкался. Он успокоился и выглядел сейчас гораздо лучше. — Ты имел право знать. Просто… я каждый раз откладывал, говорил себе: «В следующий раз, в следующий раз».
— Я знаю, — сказал Шейн, подходя к стулу и садясь. Сил не было ни стоять, ни думать, ни разговаривать. Он чувствовал себя выжатым как лимон.
Отец опять подошел к окну.
— Ты с Баком еще не говорил? — спросил он.
— Нет. Только Дженни сказал, по дороге домой. Я поговорю с Баком, а потом с Райдером и Джошем. Надеюсь, ты понимаешь… Я не хочу, чтоб это оставалось для них тайной.
Макс медленно повернулся. Лицо его было серым.
— Верно. Правду надо сказать.
Шейн встал со стула.
— Все будет хорошо, папа. Это, конечно, выбьет всех из колеи, но мы и не такое переносили.
Самоубийство матери потрясло всех, что и говорить. Каждый из них испытал и чувство потери, и чувство вины, и чувство безысходности.
Дженни услышала шаги на лестнице — кто-то спускался в холл. Она подумала, что это, должно быть, Шейн, и не ошиблась. Голова опущена, лицо мрачнее тучи. Он примостился на краешке дивана.
— Мне надо поговорить с Баком. Может, и Мэри появится, — сказал он, глядя себе под ноги. Дженни дотронулась до его рукава, чтобы он посмотрел на нее, но Шейн не поднял глаз. — Да. Пожалуйста, скажи Мэри, что я вернулся и прошу ее зайти сюда.
Тяжело все это, подумал Шейн. Но, сказав «А», надо говорить «Б».
— Хочешь горячего шоколада? — спросила Саванна подругу.
— Неплохо бы.
— Пойдем на кухню. Там еще печенье осталось. Мы там посидели немного сегодня утром, после твоего отъезда.
Когда горячий, дымящийся шоколад был готов, Дженни положила в кружки по щепотке алтея, для вкуса. Случайно посмотрев в окно, она заметила Мэри, направляющуюся к ним в дом; Саванна тоже ее увидела и первой пошла к двери.
Мэри отряхнула снег с обуви, тепло улыбнулась. Дженни помогла ей снять пальто.
— Настоящее Рождество! — сказала Мэри, кивая на снегопад за окном, и обняла Дженни.
— Чай или шоколад?
— Шоколад.
— Мне тоже шоколад, — объявила с порога Ханна, входя боком и протирая глаза кулаками, явно спросонья. — Как тут уснешь, если слышно, как гремит чайник, и на весь дом так аппетитно пахнет шоколадом!
Все весело засмеялись, и в этот момент в кухню ввалились Райдер, Билли и Джош, принеся с собой холод с улицы. Увидев Дженни, они застыли как вкопанные, раскрыв рты от удивления. Первым пришел в себя Билли — он с радостным визгом бросился к ней обниматься.
— Дженни, останься с нами до Санта-Клауса, ладно?
Дженни засмеялась и неожиданно прослезилась.
— Хорошо, Билли.
Мальчик тут же затолкал в рот печенье.
— Так это что у вас, ужин? — задал Райдер риторический вопрос и поцеловал Саванну в щеку.
— Ну, вот, так-то лучше! — улыбнулась Ханна, выставляя на стол недостающие кружки и наполняя их горячим шоколадом.
У Дженни голова закружилась от такого количества внимания и любви. Как ей только в голову пришло уехать от этих близких ей людей? Они были ей как… семья. Да, как семья.
Райдер принялся открывать и закрывать многочисленные ящики кухонного шкафа.
— Ты что ищешь? — спросила его Ханна.
— Да так, думаю, налью-ка я себе не шоколада, а чего-нибудь посерьезнее.
Ханна выразительно толкнула его в бок и взглядом указала на нужный ящик.
— Подождите, я сейчас всем налью фирменный напиток Ханны. — Он подмигнул Дженни. Выходило, что подруга не проговорилась о ее беременности, иначе Райдер не предлагал бы ей вина.
Тут-то и появился Шейн. У Дженни перехватило дыхание. Вид у него был очень печальный и утомленный. Вытирая ноги о половичок, он даже не поднял глаз и, конечно же, не надел радостной маски на лицо. Медленно снял пальто, повесил на крючок и только тогда посмотрел на всех. Взгляд его остановился на Джоше и Райдере.
— Мне бы хотелось поговорить с вами, ребята, если вы не против.
Райдер вопросительно посмотрел на Шейна. Джош тоже недоуменно поглядывал то на одного, то на другого. Замешательство продолжалось довольно долго. Наконец три брата покинули кухню. Мэри была явно обеспокоена. Они переглянулись, и Дженни поняла, что бабушка ее догадывается, о чем будут говорить мужчины. Мэри тихо поднялась и сказала, глядя на Дженни:
— Пойду посмотрю, где Бак.
— Да, бабушка. Он, наверное, ждет тебя.
Дженни помогла ей одеться, обняла на прощанье.
Когда Райдер и Джошуа вернулись на кухню, вид у них был, как будто они только что проснулись. Так оно и есть, подумала Дженни, в том смысле, что неведение кончилось.
Райдер объявил бесстрастным голосом, что Шейн ужинать не будет. А через несколько минут оба брата, подумав и сославшись на отсутствие аппетита, разошлись по своим комнатам.
Дженни решила было пойти к Шейну, но, подумав, сочла за лучшее оставить его наедине с его открытиями. Всем, не только Шейну, сейчас нужно время, чтобы привыкнуть к новому состоянию и успокоиться. Из присутствующих только одна она хорошо понимала это. Она вспомнила, как странно, дико и непривычно было ей первое время произносить слово «бабушка» и что ей тоже потребовалось какое-то время, чтобы шок прошел и она привыкла к новой роли. Только сейчас она поняла, как много для нее значит бабушка. Еще поняла, что ее отношение к индейцам кардинально изменилось. После долгих лет слепой ненависти и презрения она чувствовала себя частью этого народа.
