уменьшаться, бледнеть, съеживались и опадали снаружи на стенки яранги, превращаясь в мелких насекомых: мух, муравьев и кузнечиков. Тыгрынкээву порой казалось, что братья с отцом подложили ему под бока столько углей, что он сейчас весь сгорит; он извивался и хлопал руками по шкуре, пытаясь затушить и скинуть с себя горящие поленья. Потом ему вдруг казалось, что его, раздетого и сонного, выкинули на снег в холодную зимнюю ночь; и белые волки нависали над ним, скаля в довольных улыбках зубастые пасти.
Когда Тыгрынкээв первый раз пришел в себя, был уже конец лета. Он провалялся в забытье, на границе жизни и смерти, больше двух месяцев. Сложно сказать, что из того, что ему привиделось за эти дни и ночи, было видением, а что - было на самом деле. Но еще через неделю, когда Тыгрынкээв, с трудом переставляя ноги, первый раз вышел на улицу, он увидел, что земля вокруг яранги буквально усеяна мириадами дохлых насекомых.
Ытьувви, проходя поодаль, остановился, погрозил ему кулаком и сказал с ненавистью в голосе:
- Не радуйся, что выжил, прыщ! Я тебя скоро убью! - и убежал. Эръо, стоявший неподалеку, проводил его настороженным взглядом. А вечером зашла Гаймынаут - жена старого Эквургына. Поклонилась, положила у порога связку песцовых шкурок и сказала:
- Простите моего сына, он молодой еще, горячий. Он ничего вашему роду не сделает, вот возьмите подарок, чтобы меж нами обиды не осталось.
Поклонилась и ушла. Отец раздраженно дернул щекой, но шкуры взял и повесил на шест у полога.
- Так лучше, - сказал он, - я с твоими братьями скоро уйду на дальнее пастбище, а ты еще слаб. Молодые могли сделать что-нибудь нехорошее.
- О чём ты говоришь? - удивился Тыгрынкээв.
- Эквургын умер, - ответил отец, - в тот же день к вечеру.
Он не сказал, в какой именно день, но мальчик понял.
- Это я его убил!?
- Нет. Он умер, когда первый раз выпил злой воды. Не вини себя. И не бойся - тебя не тронут.
Отец сказал правду - Тыгрынкээва не тронули. Более того, никто из соседей и их детей даже слова ему ни разу не сказал - словно не видели. Будто это невидимый дух его ковылял по улице, опираясь на высушенную кость, а не сам Тыгрынкээв. Недели через две он уже вполне оправился от болезни и даже подумывал временами одному пойти через тундру к отцу и братьям - в стойбище его по-прежнему никто не замечал, и ему было не по себе. Мать на его вопросы отвечала коротко и односложно, но ничего удивительного в этом не было: сколько себя Тыгрынкээв помнил, она всегда была немногословна.
В это время и приехал проверяющий из района. По их записям выходило, что Тыгрынкээву уже семь лет и ему пора идти в школу. Его братья в школу не ходили - каждую осень вдруг оказывалось, что их нет дома и проверяющий, поворчав и погрозив для острастки разнообразными карами, уезжал ни с чем. Что год рождения Тыгрынкээва записан в конторских книгах неправильно, отец не знал, потому и не взял его с собой в ту осень. Ну и из-за болезни, конечно.
Проверяющий был настроен решительно, кроме того, при нем был милиционер. Тыгрынкээв не знал по-русски ни слова, поэтому всех деталей спора между этими людьми и матерью не понял, но догадался, что происходит что-то нехорошее. И потянулся к ножу, когда человек в синей одежде шагнул к Тыгрынкээву с явным намерением схватить его. Увидев это, мать коротким выкриком остановила сына и сказала ему:
- Не надо. Иди с этими людьми. В свое время, твой отец придет за тобой.
Тыгрынкээв убрал руку с ножа и безропотно позволил вывести себя на улицу и посадить в маленькую железную ярангу, рычавшую так, словно в ней сидело два взрослых медведя. Ему поначалу было страшно, но он не подал виду - мужчина не должен показывать страх. Тем более, что в яранге уже сидел Поон. А потом ему стало даже интересно. Видимо, земные люди как-то смогли подчинить себе дух белого медведя, и он таскал по тундре эту железную штуку, оказавшуюся скорее большими крытыми нартами, чем ярангой. Медведь - зверь сильный, поэтому ехали нарты быстро. Быстрее, чем если бы в нее были запряжены олени.
Так Тыгрынкээв оказался в школе. Школа была маленькой, училось в ней всего восемнадцать учеников в возрасте от семи до одиннадцати лет. На классы их не делили, все сидели в одной комнате, и учитель давал разным группам разные задания. Большая часть учеников жила там же, в школе, лишь пятеро из них жили в поселке и приходили только на занятия. Тыгрынкээв все это узнал много позже, поначалу он просто ничего не понимал. Проблемы возникали на каждом шагу - когда и где кушать, где брать воду для питья, куда ходить в туалет, и даже - где спать: первые ночи Тыгрынкээв ложился просто на пол, потому что предоставленную ему кровать принял за нарты. Все остальные школьники его сразу невзлюбили. Сказалось тут и то, что он не знал ни слова по-русски; и то, что он был керек, а не чукча, как остальные; и то, что он был сын шамана. В народе, в котором каждый третий считает себя шаманом, быть им на самом деле всегда выглядело как вызов. Ну и Поон, разумеется, не стал молчать о странной смерти Эквургына. Поэтому уже в первый вечер пятеро одноклассников попытались Тыгрынкээва поколотить. Он отбился с легкостью, удивившей его самого. Но одноклассников это не остановило - разным составом и разным количеством попытки проучить 'задаваку' предпринимались чуть ли не ежедневно.
Любому другому такие условия показались бы невыносимыми, но Тыгрынкээв, наоборот, был почти счастлив. После тех испытаний, что устраивали ему отец со старшими братьями, школьные драки были просто отдыхом. Они поддерживали в Тыгрынкээве боевой дух - прими его школьники дружелюбно, пожалуй, растерялся бы. А так - всё было в порядке - один среди враждебного мира, где полагаться можно только на себя. Школьные занятия же ему просто нравились - они давали пищу его любопытному изголодавшемуся уму. Пусть большинство знаний, которые он получал в школе, никогда ему не пригодятся (так он думал), но они помогали ему понимать окружающий мир. Никто никогда раньше не отвечал ему на вопросы: 'Почему солнце встает на востоке', 'Почему наступает зима', 'Почему от мороза вода превращается в лед' и на множество других. И вообще, учиться в школе оказалось приятным делом - чистописание и рисование легко давались его твердой руке и острому глазу; арифметика и азбука были отдыхом для его мозга, а физкультура его просто рассмешила - настолько были нелепы в своей простоте все упражнения, с трудом выполняемые остальными учениками.
Он проучился в школе семь месяцев - почти до весенней распутицы. К этому времени он добился многого. Одноклассники его уже не задирали, хотя дружеских отношений ни с кем у него и не сложилось. Он умел считать. Пока еще медленно, но уже про себя, а не по слогам, читал книги и неплохо болтал по- русски. Особенно русский мат ему хорошо давался - даже бывалые, синие от наколок, старатели качали головами и восхищенно крякали, слушая, как Тыгрынкээв строит вычурные многоэтажные конструкции из непечатных слов. Учителям, правда, последнее достижение категорически не нравилось.
Когда приехал отец, шёл урок труда. Для первоклашек посещение этого урока было необязательным, но Тыгрынкээв никогда его не пропускал - ему нравилось осваивать незнакомые инструменты, и ему нравился учитель. Молодой эвенк Иван Омурвье получил в Петропавловске-Камчатском высшее образование, но не остался в большом городе, а вернулся в родной поселок - применять полученные знания в деле. Увы, судьба оказалась к нему неблагосклонна - прошлой зимой он угодил ногой в капкан. До людей он кое-как доковылял, но ногу ему до колена ампутировали. Пришлось Ивану переквалифицироваться в учителя и теперь, в его лице Тыгрынкээв получил приятного и умного собеседника.
Тыгрынкээв обстругивал рубанком будущую ножку табурета, когда вдруг понял, что кто-то за ним наблюдает. Вытерев пот со лба, он обернулся и замер, удивленный - в дверном проеме стоял отец и следил за ним холодным настороженным взглядом. Иван тоже заметил гостя.
- Извините, вам кого? - спросил он. Отец продолжал молча глядеть на сына. Тыгрынкээв улыбнулся, схватил лежащий рядом на верстаке табурет и подтащил его к отцу.
- Смотри, - похвастался он, - это я сам сделал!
- Зачем это? - неприязненно поинтересовался отец, и это были первые слова, что он произнес.
- А вот! - Тыгрынкээв, торжествуя, уселся на табурет.
Отец перевел взгляд на Ивана.
- Это ты его научил?
