любимой». Пока все девушки, уставясь на листки и покусывая карандаши, обдумывали задание, кто-то, видимо из шалости, передал из задних рядов листок, на котором было написано:
«Что ты предпочитаешь: любить или быть любимой?» Около слова «быть любимой» разноцветными карандашами и чернилами было проставлено множество кружков, рядом со словом «любить» — ни одного. Я тоже, как и остальные, поставила кружок у слова «быть любимой». Наверно, девушки лет шестнадцати или семнадцати, которые толком еще не разбирались, что означает «любить» и «быть любимой», инстинктивно уже догадывались: счастье в том, чтобы быть любимой.
Только моя соседка по парте мельком глянула на листок и, ни секунды не колеблясь, поставила большой жирный кружок около слова «любить». Я сразу почувствовала к ней неприязнь за то, что она поступила не так, как все, но в то же время — и я это помню до сих пор — мне почудилось, будто я ошиблась в своем выборе. Девушка эта была ничем не примечательна. Она не особенно хорошо училась, всегда казалась угрюмой, ни с кем не дружила. Не знаю, как потом сложилась ее жизнь, но вдруг теперь, когда я пишу Вам это письмо, перед моими глазами вновь всплыло ее лицо, хоть с тех пор прошло двадцать лет и я ее больше ни разу не видела.
Какой женщине в смертный час бог предпочтет дать тихое отдохновение: той ли, которая наслаждалась счастьем быть любимой, или другой, что видела мало счастья, но может сказать: я любила. Только найдется ли в этом мире женщина, которая с полным правом могла бы сказать богу: я любила? Нет-нет, наверно, такие женщины есть, и мои сомнения напрасны. Что, если та ничем не примечательная девушка с плохо причесанными волосами вошла в число избранных? Я представила, как она — простоволосая, в жутком рубище — стоит перед богом с гордо поднятой головой и говорит: я любила! Говорит — и падает бездыханная! Ах, как все невыносимо! Хочется куда-то бежать, исчезнуть! Я стараюсь прогнать преследующий меня образ этой девушки — тщетно. Почему меня не оставляют эти невыносимые, беспокойные мысли, хотя всего через несколько часов наступит конец и я умру? Наверно, это возмездие женщине, не вынесшей мук любви и искавшей счастья в том, чтобы быть любимой.
Я глубоко сожалею, что вынуждена написать Вам такое письмо после тринадцати лет счастья, которое Вы мне дали.
Пришел последний час, — я всегда знала, что когда-нибудь он наступит, — догорает в море рыбачья лодка. Я слишком устала, чтобы жить дальше. Надеюсь, мне удалось рассказать Вам, какой я была на самом деле. Пятнадцать — двадцать минут, потраченных Вами на чтение письма, воплотили в себе мою настоящую жизнь, жизнь истинной Аяко без прикрас и обмана.
Позвольте на прощанье еще раз сказать: тринадцать лет моей жизни казались чудесным сном. Благодаря Вашей огромной любви я была счастлива. Счастливее всех на свете.
Когда я прочитал третье письмо, адресованное Дзёсукэ Мисуги, была уже глубокая ночь. Я вынул из ящика стола письмо самого Мисуги, перечел его и обратил внимание на фразу, которой оно заканчивалось. Она показалась мне многозначительной, я вновь и вновь возвращался к ней:
«…интерес к охоте появился у меня довольно давно, когда я еще не был так одинок в этом необъятном мире, и охотничье ружье стало моим неизменным спутником еще в ту пору, когда ничто как будто не предвещало краха моей личной жизни и служебной карьеры».
Внезапно каллиграфически выписанные иероглифы дохнули на меня такой невыносимой скорбью, что я даже зажмурился. Если воспользоваться словами Аяко, возможно, это была змея, которая жила в Мисуги.
Я резко поднялся из-за стола, подошел к северному окну кабинета и долго вглядывался в ночную тьму, где изредка вспыхивали голубые молнии, высекаемые далекой электричкой. Какое значение имели для Мисуги эти три письма? Что он из них узнал? Разве открыли они ему какие-то новые, неизвестные факты? Неужто ему давно не открылась сущность тех змеек, которые жили и в Мидори, и в Аяко?
Я долго стоял у открытого окна, ощущая на щеках ночную прохладу. Голова слегка кружилась, как при легком опьянении. Я ухватился обеими руками за раму и некоторое время пристально вглядывался в темноту маленького заросшего сада, словно передо мной было то самое «белое русло пересохшей реки», которое увидел Мисуги.
Бой быков
В середине декабря тысяча девятьсот сорок шестого года в «Новой осакской вечерней газете» было опубликовано объявление о том, что с двадцатого января будущего года на стадионе Хансин в течение трех дней будет проводиться бой быков. Редактор Цугами сунул в карман пробный оттиск с объявлением и спустился в холодную приемную, где его уже давно дожидался Тасиро. Они вместе вышли на улицу, продуваемую пронизывающим до костей ветром.
— Наконец-то! — воскликнул Тасиро, внимательно прочитав газетную полосу с объявлением. Он радостно улыбнулся, но сразу же согнал улыбку с лица и будничным голосом сказал: — Теперь все за рекламой…
Он с трудом сложил рвавшуюся из рук газету, небрежно сунул ее в карман и добавил:
— Надо бы посоветоваться еще по одному делу.
Тасиро, казалось, не знал, что такое усталость. Стоило ему закончить одну работу, как его сразу же тянуло к следующей.
— Как вы считаете, не следует ли после состязания скупить всех быков? Если цена каждому пятьдесят тысяч иен, то за двадцать два надо уплатить миллион сто тысяч. Не так уж дорого. Если ваша газета решит их приобрести, муниципалитет города В. возражать не станет. Это я беру на себя и даже не потребую комиссионных.
Тасиро говорил так убедительно, будто специально ради этого дела приехал с далекого Сикоку. Можно, конечно, сразу же перепродать их после боя, развивал он свою мысль, но не исключено, что выгоднее попридержать — через какое-то время быки будут стоить по меньшей мере полтора миллиона. А если их усыпить и пустить на мясо, то можно получить верных два! Правда, возни больше. Таков был расчет Тасиро. Он излагал его Цугами, время от времени останавливаясь из-за сильного встречного ветра и пытаясь заглянуть в лицо своему рос лому спутнику. Плотный, широкоплечий, он то и дело запахивал раздуваемые ветром полы длинного кожаного пальто, не выпуская из рук небольшой саквояж из дорогой крокодиловой кожи — старенький, но еще довольно прочный.
Цугами согласно кивал головой, но он и в мыслях не допускал, что можно согласиться на предложение Тасиро. Для газеты, основной учредительный капитал которой составлял всего лишь сто девяносто пять тысяч иен, уже само участие в организации боя быков было чересчур смелым предприятием, тем более что его успех, без преувеличения, зависел исключительно от удачного стечения обстоятельств. Где уж, при всех предстоящих непомерных расходах, еще рассчитывать на покупку животных.
«Новая осакская вечерняя газета» была создана год назад. Штат ее образовался в основном из сотрудников газеты Б., считавшейся одной из крупнейших в Японии. Новая газета пользовалась типографией и фотолабораторией последней, так что у несведущих людей могло сложиться впечатление что она — дочернее предприятие газеты Б. На самом же деле «Новая осакская» полностью находилась на своем бюджете, и матерый импресарио Тасиро, прежде чем заключить с ней контракт, наверное, не раз и не два проверил ее финансовое положение. И все же то, что в поисках крупных средств он обратился к небольшой газете, которая и существовала-то всего без году неделю, да ещё намеревался её привлечь к новой, миллионной сделке, выдавало в нем некую провинциальную самоуверенность. И уж конечно, его дело, если он в своих расчетах уповал на помощь Б. Мол, если не удастся крупно заработав то по крайней
