Хидэёси не просто обрадовался — возликовал. Услышав благую весть, он испустил торжествующий вопль и долго не мог прийти в себя от счастья, чем поверг Тятю в неописуемое изумление. После этого кампаку стал так часто наведываться к ней, будто не доверял ни лекарям, ни повитухам и покой находил, лишь когда видел воочию, что всё идёт хорошо и любимая наложница пребывает в добром здравии.
В Тятиной резиденции воцарилось праздничное оживление. Все суетились вокруг будущей матери, число свитских дам и служанок при ней ощутимо возросло, а старые повитухи, искушённые в своём ремесле, глаз с неё не спускали сутками напролёт.
В ликовании Хидэёси, к слову сказать, не было ничего удивительного. Поговаривали, что кампаку бесплоден, да его высокопревосходительство и сам в этом никогда не сомневался, и вот ведь чудо, на пятьдесят четвёртом году жизни он станет отцом — женщина впервые от него понесла! Так что Хидэёси пребывал на седьмом небе от нежданно свалившегося на него подарка судьбы, Тятя же тем временем терзалась сомнениями, не зная, как отнестись к тому факту, что она вынашивает в своём чреве дитя злейшего врага её клана. В итоге княжна убоялась столь опасных мыслей и решила, что надобно воспринимать растущий у неё под сердцем комочек плоти как новую жизнь, ничем не связанную с Хидэёси.
Она не забыла ту беседу с Удзисато Гамоо в Адзути. Две важные цели — родить ребёнка и построить замок, — подсказанные молодым полководцем, заставили её отказаться от самоубийства и смириться с участью наложницы Хидэёси. Но теперь, будучи беременной, она никак не могла подавить в себе отвращение к этому сгустку странной «новой жизни», в котором смешалась кровь Асаи с кровью убийцы, Асаи уничтожившего.
Тятю начали одолевать приступы дурного настроения, которое она теперь не скрывала даже в присутствии Хидэёси. Но тот и не думал обижаться. Тятя ворчала, огрызалась, отворачивалась от него, а он и бровью не вёл, продолжая ласково ворковать, сочинять для неё всякие нежные прозвища, называть «мамочкой», хотя ребёнок ещё не родился. Однажды, заглянув к беременной наложнице, он нашёл её задумчиво сидевшей у энгавы и спросил, о чём это она так замечталась. Тятя вздрогнула.
— Ни о чём.
— Если тебе что-нибудь нужно, я подарю тебе всё, что захочешь, только попроси, — не отставал Хидэёси.
— Ничего мне не нужно, — буркнула Тятя. — Разве что замок…
— Замок?! — удивился он. — Зачем тебе замок?
— Я хочу жить в собственном замке. Это моё самое заветное желание.
— Знаешь, Тятя, порой ты меня приводишь в замешательство. Но ради тебя я, так уж и быть, велю построить замок… Однако каков каприз!
Сказано это было то ли в шутку, то ли всерьёз, но Тятя уже и думать ни о чём не могла, кроме переезда в новый замок, — ей казалось, что таким образом удастся избежать частого общения с Хидэёси.
Пуще его высокопревосходительства Тятиной беременности радовалась только дама Кёгоку. Она лично явилась поздравить кузину и теперь держалась с ней ещё почтительнее, чем прежде, — точь-в-точь прислужница перед лицом госпожи. Тасуко, судя по всему, питала к официальной супруге Хидэёси ту же неприязнь, что и Тятя, и по тем же причинам. Из них троих Тасуко принадлежала к семейству самого высшего ранга. Ни Тятя, связанная узами крови со знаменитыми кланами Ода и Асаи, ни уж тем более Госпожа из Северных покоев, особа весьма скромного происхождения, поднявшаяся из низов вместе со своим мужем Хидэёси, не могли сравниться с дамой Кёгоку, рождённой в прославленном самурайском доме провинции Оми, который со времён Муромати занимал место в ряду четырёх наизнатнейших и наивлиятельнейших домов Поднебесной.
Однако в обществе Тяти дама Кёгоку, которая на людях не скрывала своей гордости от того, что принадлежит к столь высокородному семейству, вела себя весьма скромно, всячески подчёркивая превосходство кузины. Возможно, в таком поведении проявлялись глубокая признательность, каковую Тасуко сызмальства питала к госпоже О-Ити за поддержку и заботу об отпрысках разорённого дома Кёгоку, а также сознание того, что Тятя, несмотря на свою принадлежность к менее знатному роду, всегда жила как особа более высокого положения. Сама дама Кёгоку увидела свет в ту пору, когда её семья уже потеряла и власть, и богатство, так что детство Тасуко прошло в нищете и вечных странствиях, от которых громкое родовое имя бессильно было её избавить.
Вот по этим причинам дама Кёгоку и старалась держаться подальше от Госпожи из Северных покоев, да и заводить дружбу с другими наложницами Хидэёси не спешила. С Омаа и дамой Сандзё она ладила, но частыми визитами их не баловала. Ну а в Тяте она нашла верную союзницу, прекрасно осведомлённую о её высокородстве и питавшую к ней должное почтение. Тятя же, в свою очередь, прониклась к этой женщине, пятью годами старшее её самой, глубочайшим доверием и сестринской любовью, в основе которых лежали не только родственные узы, но и душевная близость. К тому же черты лица Тасуко живо напоминали ей о Такацугу.
Лишь одно удивляло и беспокоило Тятю: искренняя нежная привязанность дамы Кёгоку к Хидэёси. Тасуко его, без сомнения, любила и дорожила своим чувством к человеку, которого ей приходилось делить с многочисленными наложницами и с законной супругой. Занимая при нём скромное положение, она никогда не претендовала на чужое место, не пыталась оттеснить других и довольствовалась тем малым, что имела. Этого Тятя понять не могла.
«О, как я счастлива, что в скором времени вы произведёте на свет сына!» — говорила ей дама Кёгоку с такой гордостью, будто это она сама готовилась стать матерью. Каждый день дама Кёгоку молилась богам и буддам об успешном разрешении от бремени, о том, чтобы родился мальчик, и неустанно обсуждала благое событие с женщинами из Тятиного окружения.
На новогодних празднествах 17-го года Тэнсё[74] Хидэёси объявил о решении возвести для Тяти замок на земле Ёдо. Главным распорядителем работ он назначил своего младшего брата, Хидэнагу Тоётоми, и мастеровым под его началом предстояло трудиться денно и нощно, посменно, без остановки до самого окончания строительства. По замыслу Хидэёси, Тятя должна была поселиться в новом замке перед родами.
Как только воля его высокопревосходительства была оглашена, Тадаока Хосокава спешно позаботился о доставке потребных для строительства материалов и утвердил чертежи будущего замка, а главам всех кланов из окрестностей столицы было вменено в обязанность предоставить надлежащее число исполнителей — каменотёсов, плотников и прочих умельцев. Хидэёси собственной персоной не раз наведывался в Ёдо, дабы лично проследить за продвижением работ.
Замок Ёдо был закончен весной, с восходом третьей луны, — невеликая крепость, вполне подходившая по размеру для своей молодой хозяйки. Крепостные стены, конечно, не впечатляли высотой, укреплённую башню-тэнсю решено было не строить, а посему обычная главная башня не могла похвастаться неприступностью, однако же замок, защищённый с трёх сторон реками Ёдо, Кацурой и Кицу, а с четвёртой — бескрайними болотами, на которые глядели южные бойницы, был способен противостоять любому нашествию.
Едва ремесленники завершили внутреннюю отделку помещений, Тятя, пребывавшая на последних месяцах беременности, покинула Дзюракудаи и разместилась в Ёдо. В отличие от киотоского дворца, с вершины главной башни здесь открывался восхитительный вид. На севере высились горы Эйдзан и Атаго, в ясную погоду можно было разглядеть и вершину Хира; на западе взорам являла себя величественная Тэннодзан, а на юге, на излёте заболоченной равнины, шумевшей тростниками, возносила свой пик к небу Нандзан.
Именно там, в замке Ёдо, на двадцать седьмой день пятой луны Тятя дала жизнь сыну. Молитвы дамы Кёго-ку были услышаны.
Хидэёси себя не чуял от радости.
На церемонии седьмого дня новорождённый наследник был наречён Цурумацу, императорский двор прислал богатые дары и одежды для младенца, знатные воины и вельможи каждый день прибывали в замок Ёдо, чтобы лично поздравить молодую мать и вручить ей свои подношения по случаю благого события. Многие высокопоставленные жители столицы отправляли с нарочными подарки, среди которых оказалось
