внушительное число алых церемониальных хакама[75].
С поздравлениями не замедлил явиться и Удзисато. Тятя, ослабленная родами, ещё не вставала с постели, так что встретиться он с ней не смог, но передал свой подарок. Это был меч, который в клане Гамоо почитался семейным сокровищем и передавался из поколения в поколение, ибо, по преданию, был отлит из наконечника стрелы, каковой легендарный основатель рода убил гигантскую сколопендру, обитавшую в горах Оми. Тятя задумалась о значении этого подарка. Без сомнения, Удзисато хотел сказать, что ей надлежит взрастить великого воина, что в будущем Цурумацу должен сравняться в силе и свершениях с самим пращуром Гамоо. Лёжа на футо-не, она долго разглядывала сказочный меч, поднесённый тем самым человеком, который посоветовал ей родить ребёнка от Хидэёси.
Часто навещавший наложницу и сына в замке Ёдо кампаку взял за правило называть младенца Сутэ — «Подкидыш». Тятя терялась в догадках, кто ему внушил, что это странное прозвище отвадит от мальчика злых духов и обеспечит долгую и счастливую жизнь, но суеверный Хидэёси никогда не произносил истинного имени наследника, оглашённого на церемонии седьмого дня. Окружение кампаку последовало примеру своего властелина, и в конце концов Цурумацу для всего света превратился в Сутэ.
Спустя некоторое время произошло весьма печальное и совершенно неожиданное событие. На сотый день жизни, тринадцатого числа девятого месяца, Цурумацу оторвали от матери и увезли в Осакский замок. Тятя оказалась к этому не готова. Тяте и в голову не приходило, что нечто подобное может случиться с ней.
С того самого мгновения, когда её сыночка, разодетого в пух и прах, усадили в паланкин и понесли в дальние дали по Осакскому тракту, Тятя места себе не находила. Она днями напролёт бродила по замку с потерянным видом, с блуждающим взглядом, и даже вести, исправно поступавшие из Осаки, не могли её утешить. Император Гоёдзэй пожаловал малыша мечом-катана искусной работы, поклониться наследнику Хидэёси каждый день прибывают в Осаку десятки самураев — обо всём этом и о многом другом незамедлительно докладывалось Тяте, но материнское сердце не радовалось. В замке Едо, лишённая своего сыночка, Тятя впервые познала ревность. При мысли о Госпоже из Северных покоев в её душе закипал гнев, направленный против законной супруги Хидэёси, которой дарована безграничная власть, против женщины, которая сумела отнять у неё ребёнка.
В те времена Тятю начали называть Ёдо-гими — «дамой Ёдо» или «хозяйкой замка Ёдо». Хидэёси в приватных беседах продолжал обращаться к ней по имени, но на людях тоже предпочитал упоминать о своей наложнице как о даме Ёдо.
Сколько раз Тятю посещало горячее желание пасть ниц перед Хидэёси и умолять его вернуть ей сына! Однако память о словах Удзисато не позволяла несчастной матери поддаться этому искушению. Вышло так, что в тот же день, когда паланкин с её малышом исчез вдали на дороге к Осаке, она, пребывая в полной растерянности, спешно отправила гонца к Удзисато с вопросом, как ей быть и что делать. К кому ещё она могла воззвать о помощи, как не к человеку, который и посоветовал ей произвести на свет этого ребёнка?
Через три дня конная эстафета доставила ей послание Удзисато. «Ваш сын, — писал полководец, — останется вашим сыном, где бы он ни находился». У его высокопревосходительства кампаку большие планы на своего первенца. Она, Тятя, должна гордиться тем, что происходит с её мальчиком, и повиноваться решениям властелина.
Княжну его ответ разочаровал: то же самое мог ей сказать кто угодно, это было всеобщее мнение.
Тем не менее и на сей раз она последовала совету Удзисато. Ей не впервые приходилось полагаться на суждения молодого воина — она беседовала с ним перед свадьбой матери и после того, как узнала, что ей предстоит стать наложницей Хидэёси. Вывод о том, правильно ли она поступает, делать пока было рано, но Тяте казалось, что и теперь ей стоит прислушаться к Удзисато. Оставить его совет без внимания она не могла. Следуя тому, что говорил ей этот человек, дама Ёдо странным образом преисполнялась уверенности в своём будущем.
Прошло много времени, прежде чем Тятя оправилась от потрясения, связанного с тем, что у неё отобрали ребёнка. С осени до начала зимы она почти не выходила из своих покоев. Хидэёси, занятый государственными делами, разрывался между своим дворцом в Киото и Осакским замком, однако находил время остановиться по дороге в Ёдо. Его визиты всегда были неожиданными. И вдруг, в один прекрасный день, Тятя, к своему превеликому удивлению, поймала себя на том, что с нетерпением ждёт его появления. Как только ей объявляли о прибытии его высокопревосходительства кампаку, она вскакивала, даже если недомогание приковывало её к постели, спешила приодеться, набелить лицо и бежала навстречу старому самодержцу, который уничтожил её семью и подарил сына только для того, чтобы отобрать его на сотом дне жизни.
— Грустная ты какая-то в последнее время. По-моему, тебе не помешало бы немножко развеяться, скажем, проведать сестриц, — однажды предложил Тяте Хидэёси, пробудив в ней воспоминания о Когоо и Охацу.
Она тосковала по ним обеим, но в первую очередь ей хотелось повидать Когоо, поскольку Охацу, всегда питавшая нежную привязанность к старшей сестре, исправно писала ей со дня отъезда в замок Такацугу и складывалось впечатление, будто они и не расставались. Когоо же после замужества не подавала о себе вестей. По случаю рождения Цурумацу Тятя получила поздравительное послание от Ёкуро Садзи, её мужа, но сама Когоо не потрудилась начертать ни одного столбца. Это было в характере младшей княжны Асаи — вот так хранить молчание без особых причин, — однако Тятя не могла избавиться от смутного беспокойства.
— Дозволительно ли мне будет принять Когоо здесь, в замке Ёдо? — спросила она.
— Я немедленно отправлю к Садзи гонца с приглашением, — милостиво кивнул Хидэёси.
В начале одиннадцатого месяца Когоо явилась в замок Ёдо в сопровождении десятка свитских дам и под охраной тридцати самураев — чересчур пышный эскорт. Три года прошло со дня её свадьбы с Ёкуро Садзи. Ей было шестнадцать, когда церемониальный паланкин холодным снежным утром, точь-в-точь таким, как сейчас, покинул Адзути. С тех пор Когоо родила двух дочерей; детской свежести — как не бывало, наступила зрелость, тело раздалось вширь.
— Признаться, я чувствую себя прекрасно, но мне так не терпелось с тобой увидеться, что пришлось сослаться на недомогание, — радостно сообщила Тятя сестрице.
— Я почему-то так и подумала! — рассмеялась Когоо.
Она провела в замке Ёдо три дня, а на четвёртый засобиралась в обратный путь, как и было условлено. Тятя предложила сестре задержаться подольше — хотела показать ей Киото, — но Когоо особого интереса к столичным диковинкам не проявила.
— Что мне делать в Киото? По дороге сюда мы прошлись по его улицам, так что с меня довольно.
— Тогда на пути в своё Ооно можешь заглянуть в замок Омидзо — Охацу страшно тебе обрадуется.
Однако возможность пообщаться со средней сестрой Когоо тоже не вдохновила. Она осталась такой же, как прежде: маленькой княжной, никогда и никому не доставлявшей хлопот, погруженной в себя и не испытывающей потребности в близости с кем бы то ни было, даже с родными людьми. Тятя немного завидовала младшей сестре, чей душевный покой не могло нарушить никакое событие во внешнем мире, оставшемся за неприступной стеной, которую Когоо ещё в детстве выстроила вокруг себя.
И всё же, по злой иронии судьбы, в тот самый момент, когда Тятя об этом размышляла, пришло известие, которому предстояло лишить Когоо и хладнокровия, и сна, и покоя. Придворный советник Гэнъи Маэда нежданно-негаданно прибыл из Киото, чтобы объявить хозяйке замка Ёдо о желании Хидэёси отпустить в Ооно только свиту и охрану супруги князя Садзи, а саму её оставить в Ёдо заложницей.
— Вы хотите сказать, что его высокопревосходительство намерен забрать мою сестру у человека, за которого сам же её и сосватал? — уточнила Тятя, похолодев.
— Полагаю, что так, — ответил Гэнъи Маэда с той бесстрастностью и твёрдостью, которые всегда звучали в его голосе, если ему приходилось передавать кому-то особенно жестокие приказы властелина.
Из объяснений советника Тятя поняла, что Хидэёси не доверяет Ёкуро Садзи. По всей видимости, кампаку всё ещё злился на даймё Ооно за его поведение во время битвы при Комаки в 12-м году Тэнсё
