— Не разговаривать в строю! Старшина кинул на меня суровый взгляд.
— С этим, значит, покончено, — подытожил он, — завтра будете сдавать математику. Второе: с сегодняшнего дня будете назначаться на дежурно-дневальную службу. — Старшина отыскал меня глазами. — Вы будете дневальным по гальюнам...
— Знаешь, что это такое? — тихонько шепнул Семенов, поворачивая голову в мою сторону. Я кивнул.
— Не мотайте головой! Вы в строю! — обрушился старшина на Семенова. — Вы будете помогать своему товарищу.
Когда была подана команда разойтись, мне и Семенову показали гальюны. Предстоящая работа показалась нам унизительной, и мы были слегка растеряны. Товарищи искоса с любопытством посматривали на нас, но никто из них не решился на обычные в таких случаях дружеские насмешки по нашему адресу.
— Такая уж наша судьба. Начнем, — глубокомысленно предложил Миша Семенов.
— Начнем, — согласился я. — Морская служба, говорят, начинается именно с этого... с гальюна.
И мы принялись за дело.
— А откуда ты знаешь, что морская служба с этого начинается? — после долгого молчания спросил меня Семенов.
— Пробовал уже служить, — объяснил я и принялся рассказывать историю моего плавания на теплоходе «Абхазия».
Стать моряком я мечтал с тех пор, как узнал, что существует море и что по нему плавают корабли. После окончания школы-интерната я поступил в педагогическое училище, но вскоре сбежал из него на теплоход «Абхазия», делавший регулярные рейсы между Одессой и Батуми. Никогда в жизни я не испытывал такого душевного трепета, как в тот день, когда мы с Сашей Дживилеговым — моим товарищем по училищу, сбежавшим вместе со мной, — пришли наниматься в матросы к старшему помощнику капитана «Абхазии». Пока мы шли по огромному теплоходу, Саша твердил мне тревожным шепотом:
— Может, вернемся, Яро? А? Может, не стоит, а?
Это «а» Саша в минуты сильного волнения неизменно прибавлял к каждой фразе.
Старший помощник капитана оказался хмурым человеком с торчащими, как у моржа, усами и квадратным подбородком. Мы нашли его в каюте. Он сидел на стуле около стола. На нас он не обратил ни малейшего внимания, даже не ответил на наши почтительные поклоны. Он распекал какого-то невзрачного, лохматого и чумазого человечка.
Человечек стоял, опустив руки по швам, и время от времени повторял одно и то же:
— Слушаюсь, товарищ помощник.
Мы тщетно пытались разгадать, в чем он провинился.
— Придется заставить вас вылизать палубу языком, — не подымаясь со стула, говорил старший помощник, — или выбросить вас вместе с вашими учениками за борт. Наверное, вы так и не приведете палубу в порядок.
Угрозы эти, казалось, не произвели на лохматого впечатления. Уродливое лицо его почему-то вдруг приняло довольное выражение, и он, повторив еще раз: «Слушаюсь, товарищ помощник», как-то незаметно исчез из каюты.
Мы, переминаясь с ноги на ногу, топтались около дверей.
— Зачем пришли? — спросил нас усатый. — Учениками хотите стать?
— Учениками, — дружно повторили мы.
— Книжечек начитались? — фыркнул, как рассерженный морж, старший помощник. — Морскими волками хотите стать? Откуда выгнали? Родители отпустят? А впрочем, сами не маленькие. Комсомольцы? Так, так...
Помощник капитана продолжал расспрашивать нас, и мне вдруг показалось, что он не такой уж злой человек. Во всяком случае, глаза у него были умные, приветливые.
— Вот что, ребята, — неожиданно заговорил он совсем иным тоном, — боюсь, что вы и понятия не имеете, что такое морская служба. Вам, может, форма нравится?.. Думаете, как бы поскорее надеть форменку да пройтись по парку?..
Нам не удалось вставить ни слова. Старший помощник слушал только себя. Так и не дав нам вымолвить ни слова, он вызвал тщедушного моряка с морщинистым, будто чем-то обиженным лицом.
— Вот пришли наниматься в ученики. Сведите их, боцман, к Османэ.
Боцман кинул на нас безразличный взгляд и махнул рукой, чтобы мы шли за ним.
Мы прошли в противоположный конец теплохода и остановились перед какой-то каморкой.
— Османэ, учеников привел! — крикнул боцман через закрытую дверь и тотчас же исчез в одной из кают.
Мы, переглянувшись, вошли к Османэ. Он сидел за маленьким столиком, заваленным какими-то бумагами и хламом. Османэ разительно переменился: в каюте старшего помощника он был робким и приниженным, здесь же — суровым и неприступным.
— Подождите, — бросил он. — Там где-нибудь подождите.
Мимо нас прошел узкоплечий парень с приятным, веселым лицом. Он вошел к Османэ и довольно долго пробыл там. Выйдя, кивнул нам, чтобы мы заходили, и снова вошел следом за нами.
— Талькин, помести их в двадцать второй, — распорядился Османэ. — Будете пока в распоряжении старшего по гальюнам, — пояснил он нам.
— Надо разыскать для вас спецовки, — озабоченно проговорил Талькин и куда-то исчез.
Через минуту он вернулся с двумя спецовками и повел нас в двадцать вторую каюту. Здесь стояло шесть коек, на одной из них лежал паренек нашего возраста. Вид у него был изможденный.
Дживилегов подтолкнул меня локтем, и оба мы вздохнули.
— А ты знаешь, что такое гальюн? — вполголоса спросил Саша.
Я прочел несколько романов о морской службе и поэтому мнил себя чуть ли не морским волком.
— Гальюн — это... одна из мачт, — ответил я.
— Ведь на «Абхазии» нет мачт, — растерянно возразил Саша.
Появился Талькин, и мы прекратили разгоревшийся было спор.
— Что же вы, ребята, не одеваетесь? — спросил Талькин, кивнув на спецовки.
Мы натянули на себя парусиновые штаны и форменки. Какая-никакая, но это была морская форма, и поэтому мы оба испытали гордость.
— Ну, пошли! — нетерпеливо проговорил Талькин, не без интереса поглядывая на нас.
— Куда спешите, ребята? — спросил нас рыжеволосый парень, видимо, как и мы, ученик, попавшийся нам навстречу.
— В гальюн, — горделиво ответил Дживилегов. Рыжеволосый удивленно оглянулся на нас, потом громко захохотал.
Только спустя две или три минуты мы сообразили, чем был вызван этот смех. Вместе с Талькиным мы пришли в уборную третьего класса.
— Придется торопиться, хлопцы. Скоро пассажиров будем сажать.
— Мы ж в гальюн шли? — растерянно пробормотал Саша.
— Вот именно! — подтвердил Талькин. Заметив, что мы смущены, он дружески похлопал Дживилегова по плечу. — Не теряйся, хлопец. Все прославленные моряки начинали с этого дела.
Талькин объяснил нам, как надо работать, предупредив, что посмотрит, как у нас пойдет дела, и вышел.
Я взял в руки брандспойт и принялся поливать стены. Дживилегову же пришлось взять паклю и вытирать ею деревянные части гальюна. Паклю он держал в двух вытянутых пальцах.
Мы проработали минут двадцать. Неожиданно в гальюн пришел старший помощник. Он понаблюдал за нашей работой, потом спросил:
— Ну как, привыкаете? — И тут же добавил: — Нет, не так. И эта работа сноровки требует.
Взяв у меня брандспойт, он принялся ловко им орудовать. Потом отобрал у Саши паклю, стал на колени и начал вытирать унитаз.
— Вот так надо работать, — бросил он в заключение и вышел из гальюна.
Судя по всему, Османэ оценил нашу старательность.
