товарищи, если на первых порах нашим войскам придется временно отступать и терпеть неудачи. Конечная победа за нами!
Я поднял голову и встретился глазами со старшиной Свистуновым. Лоб его был нахмурен, глаза поблескивали. Парторг, как и другие подводники, внутренне не мог мириться с мыслью, что нашим войскам придется когда-нибудь, хотя бы временно, отступать. И он с горечью выслушивал слова Ивана Акимовича.
— Война будет тяжелая и длительная. Если кто думает, что она может кончиться за один месяц, ошибается, — предупредил Станкеев.
Люди переглянулись, но возражать никто не стал.
После окончания беседы свободная от участия в работах часть личного состава должна была идти спать, и дежурный по кораблю громко, по-уставному скомандовал: «По койкам!»
Однако нелегко было заставить людей идти спать: слишком возбуждены были нервы.
— Почему не спите, нарушаете распорядок? — шепотом, но резко придрался я во время обхода к одному из матросов в жилом отсеке.
— Я никому не мешаю, товарищ старший лейтенант, — оправдывался он. — А спать... никак... не получается.
— А чего вздыхаете? — уже мягче спросил я.
— Как можно спать спокойно, товарищ старший лейтенант, когда фашисты уже на нашей земле?
— Что же, всю войну не будете спать?
— Потом, видать, привыкнем. Сразу так... трудно, Я думал, что... совсем иначе думал, а они, оказывается, могут на нас наступать. Город... название не запомнил.
— Ломжа.
— Да, кажись, Ломжа. Заняли?
— Ну, заняли. А мы потом Берлин займем. Вы хотите воевать без жертв, что ли?
— Ваша, может, правда...
— Спите спокойно. Фашистов разгромим и Гитлера к стенке поставим. Но, конечно, не сразу.
— Потом-то разгромим, но пока... Зло берет, товарищ старший лейтенант!
Выйдя из жилого отсека я поднялся на мостик.
Обычно залитая морем многочисленных корабельных огней бухта была погружена в темноту. Только звезды мерцали на небе. Слышался разноголосый гул многочисленных механизмов и машин судоремонтных мастерских, уже переведенных на круглосуточный режим работы.
На целые сутки ранее намеченного срока, в пятницу утром, работы на «Камбале» были завершены, и она вступила в число боевых кораблей Черноморского флота.
Неудачи
Подводная лодка готовилась в первый боевой поход. Верхняя палуба, пирс и подходы к нему напоминали муравейник. Экипаж пополнял корабль боезапасом, продовольствием, топливом, водой.
Погрузочный кран поднял с пирса торпеду, развернувшись на шарнирной пятке, пронес ее по воздуху и постепенно начал опускать над палубой «Камбалы». Когда торпеда повисла в горизонтальном положении, на густой тавотной смазке отчетливо стала видна надпись, сделанная чьими-то пальцами: «Наш подарок фашистам».
— Хорош подарочек, товарищ старший лейтенант, правда? — прикрывая рукой глаза от солнца, обратил мое внимание лейтенант Глотов. Он руководил погрузкой торпед.
— Подарок достойный.
— Вы ходите как черепахи! Так воевать нельзя! — слышался сипловатый голос боцмана Сазонова. Он «подбодрял» матросов, занимавшихся погрузкой продуктов, хотя те и без того расторопно бегали со своей тяжелой ношей с пирса на лодку и обратно.
— Сазонов, мы, чернокопытные, уже готовы! — вытирая грязные руки тряпкой, язвительно подшучивал Свистунов над товарищем. — А как ваша интеллигенция?
На подводной лодке мотористов в шутку называли «чернокопытными», а рулевые и в особенности радисты именовались интеллигенцией.
— Ты сам интеллигент, — сухо отозвался Сазонов и снова переключился на рулевых. — Давайте быстрее! Неужели не видите, «черное копыто» издевается...
— Смотри, — прыснул Иван Акимович, подойдя к нам. — Мотористы опять первые...
— Как всегда, — подтвердил я.
— Пойдем со мной. — Куда?
— Начальник политотдела вызывает. Партбилет будет тебе вручать. — Станкеев дружески взял меня за руку.
В небольшом, но светлом и уютном кабинете, увешанном географическими картами, нас приветливо встретил начальник политотдела соединения капитан первого ранга Виталий Иванович Обидин. Он взял со стола приготовленный заранее партбилет и вручил мне.
— Получаете партийный билет в самое трудное для нашей страны время, — Обидин говорил быстро, энергично, — наша свобода и независимость в опасности. Вы уходите в море. Так покажите же, что мы не ошиблись, когда принимали вас в партию.
— Все свои силы и способности отдам за священное дело партии! — коротко ответил я, пожав сильную большую руку Виталия Ивановича.
— Ну как? Теплее с партбилетом? — хлопнул мне по плечу Станкеев, как только мы вышли из кабинета начальника политотдела и направились на пирс.
— Конечно, теплее.
— Дела, видно, на фронте серьезные, — он нахмурил брови. — В сегодняшней сводке опять... отступление...
— Да, слышал, — тихо ответил я, опустив голову. — Трудное время...
— Институт комиссаров снова учрежден,. — после паузы сообщил Иван Акимович.
— Ну-у? Так ты — комиссар «Камбалы»? — Выходит, так.
— Так, значит, мне нужно обращаться на «вы»?
— Как хочешь, — Станкеев пожал плечами. — По-моему, не обязательно...
— Нет, — возразил я, — совершенно обязательно. В шестнадцать часов «Камбала» была полностью готова в выходу в море. Запасы были получены, механизмы исправны, команда помыта в бане и обмундирована.
После команды «лодку к погружению изготовить» корабельный механик, лейтенант Василий Калякин, и я в последний раз проверяли готовность к выходу. Обошли отсеки, побывали на всех боевых постах. Калякин со свойственной ему скрупулезностью проверял каждый боевой механизм. Я тем временем с пристрастием экзаменовал людей по организации службы, правилам эксплуатации оружия и установок.
Дню выхода на позицию предшествовала солидная подготовка экипажа. Наши подводники сотни раз проделывали всевозможные манипуляции с механизмами и стали настоящими мастерами своего дела. И нет ничего удивительного в том, что мне и Калякину не удалось обвинить кого-либо в посредственном знании своих обязанностей, в неправильном обращении с механизмами или в отклонении от нормативных требований.
С наступлением темноты «Камбала» снялась со швартовых и направилась к выходу из бухты. Она долго пробиралась почти на ощупь, петляя вокруг многочисленных кораблей.
Всегда сияющий чистотой, весь в зелени, залитый морем света, теперь Севастополь был угрюм. Стены домов были камуфлированы: скалы и леса появились там, где их не было и в помине. Витрины магазинов заложены мешками с землей. Детей и женщин уже вывезли из города.
Пустовал Приморский бульвар, любимый Примбуль. Опустел и, улицы Ленина и Фрунзе.
И все-таки Севастополь не утратил своей красоты. Но теперь эта была строгая и немного печальная красота.
