возбуждены. Однако каждый делал свое дело четко, быстро я точно.
— Ап-па-ра-ты! — пронеслась грозная команда в торпедный отсек, на боевой пост.
— Отставить! — секундой позже и с гораздо большей энергией и настойчивостью приказал тот же голос командира.
Но... поздно. Напряжение было настолько большим, что слово «отставить» было принято за «пли». Торпеды выскочили из аппаратов и устремились по заданному направлению.
— Срочное погружение! — услышали мы следующую команду Вербовского.
Люди, буквально стоя друг у друга на плечах, посыпались в люк, в центральный пост.
Через считанные минуты «Камбала» была на глубине и отходила в сторону моря.
— По ошибке атаковали дозорный катерок, понятно? Будь он проклят совсем! — шепотом сказал мне Вербовский.
— Бывает... неопытность, — как бы успокоил командира Иван Акимович, стоящий рядом с ним. — Еще хорошо, что он оказался слепым, — продолжал он. — Если бы он видел, как по нему торпедами швыряют, мог бы нас погонять...
— Мы тоже хороши! Зрением хвастать вряд ли можно и нам, — тихо сказал Вербовский.
— Эх, если бы знать! Установить бы глубину хода торпед поменьше и дать в борт этому дозорному, — досадовал я. — А почему же он несет огонь?
— Не знаю, не спрашивал, — сухо отозвался Вербовский.
— По-моему, иллюминатор приоткрыт или плохо затемнен, — предположил Станкеев.
Несмотря на неудачу, первая атака принесла команде определенную пользу. На боевых постах и командных пунктах были выявлены недостатки, ошибки и неточности. Устранение их, несомненно, многому научило и подняло, боевую выучку экипажа. Кроме того, подводники в какой-то степени обстрелялись.
Велико было, конечно, и разочарование. Но оно было забыто очень скоро.
На следующий день меня подозвал к перископу вахтенный офицер лейтенант Глотов.
— Как вы думаете, стоит доложить командиру: какие-то подозрительные дымы вот по этому направлению, — уступил он мне место у окуляра.
Я с трудом различил на белом фоне облаков несколько еле видимых клубков дыма.
— Надо. Дымы судов, — авторитетно заявил я.
Вербовский еще из своей каюты приказал сыграть боевую тревогу. Подводники помчались к своим боевым механизмам.
Неискушенный человек, глядя на эту картину, непременно был бы поражен. Полуодетые или почти раздетые здоровенные парни, держа в зубах ботинки или часть одежды, с суровыми лицами, безмолвно, очертя голову бежали в разные стороны, толкая друг друга.
— Что? Конвой? — Вербовский едва выговаривал слова. Хотя от каюты до центрального поста расстояние было небольшим, но, пробежав его, он запыхался.
В нашем соединении Вербовский был единственным командиром подводной лодки, убеленным сединами. Он обладал большим опытом воспитания и руководства людьми, но преклонные годы брали свое, и энергия, так необходимая на подводной лодке, в нем заметно иссякла. Бывали случаи, когда он уставал настолько, что не мог вращать даже перископ, и мне приходилось помогать ему. Состояние нервной системы Вербовокого оставляло желать лучшего. На внезапные события он реагировал раздраженно, излишне волнуясь, впадал иногда в суматоху.
— Дымы судов, товарищ командир! — отчеканил Глотов, уступая место у перископа.
— Только и всего? — Вербовский заметно остыл.
— Дыму без огня не бывает, — ввернул Иван Акимович, прибежавший в центральный пост вслед за командиром.
Командир более десяти минут смотрел в перископ, но никаких команд не подавал. Подводная лодка шла прежним курсом и скоростью. Направление нашего курса было таковым, что если бы дымы означали появление конвоя, то с каждой минутой мы все больше и больше упускали возможность атаковать врага. Я это отчетливо видел по карте и шепотом сообщил Ивану Акимовичу.
— Надо бы доложить ему, но с его самолюбием... прямо беда. Как бы хуже не было.
— Я тоже так думаю, — согласился я с комиссаром, — возможно, хуже будет.
Вербовский обладал одним большим недостатком: он обыкновенно считал, что никто из его подчиненных не способен подсказать ему что-либо умное.
— Однако, — Станкеев словно прочел мои мысли, — сейчас шутить нельзя. Доложи командиру свои расчеты!
— Есть, — ожил я. — Товарищ командир, следует ложиться на курс двести восемьдесят градусов! В противном случае, если конвой идет вблизи берега, можем оказаться вне предельного угла атаки к моменту его визуального открытия!
— Молчать! — гаркнул на меня Вербовский. — Не мешайте работать!
— Я только доложил свои расчеты, товарищ командир, — пояснил я.
— Ваша обязанность иметь расчеты наготове! Когда потребуется, вас опросят!
— В мои обязанности входит докладывать свои соображения командиру, — обиделся я.
— Молчать! — гневно повторил Вербовский, не отрываясь от давно уж поднятого перископа. — Ещё одно слово, и я вас выгоню из отсека.
— Есть! — буркнул я, сконфуженно глянув на озадаченного Станкеева.
В отсеке водворилось полное молчание. Паузу нарушил сам Вербовокий, вдруг обнаруживший фашистский конвой. Он передавал данные о движении врага с таким волнением, что я с трудом улавливал смысл залпом произносимых слов. И тут же мне стало ясно, что возможность атаки упущена из-за неправильного предварительного маневрирования.
— Мы находимся за предельным углом атаки, — немедленно доложил я командиру, — следует лечь на боевой курс и попытаться...
Вербовскяй, не дав мне договорить, снова осадил меня за советы и приказал рулевому ложиться не на боевой, а на совершенно другой курс. Он решил еще раз уточнить данные о конвое, хотя времени для этого явно не оставалось.
— Так атака не получится! — вырвалось у меня.
— Вон из отсека! — гневно крикнул Вербовский, вытаращив на меня налитые кровью глаза. — Отстраняю вас! Передать дела Любимову!
Я передал таблицы, секундомер и приспособления для записи штурману и отошел в сторону.
Идя новым курсом, почти параллельным с конвоем, «Камбала», имея под водой гораздо меньшую скорость, все больше отставала и, наконец, потеряла всякую возможность занять позицию залпа и атаковать единственный в конвое транспорт.
Поняв свою ошибку, Вербовский попробовал ее исправить. Он вдруг приказал ложиться на боевой курс и приготовиться атаковать.
Новую ошибку допустил боцман, который перепутал положение горизонтальных рулей и нырнул на большую, чем следовало, глубину. На него едва ли не с кулаками набросился Вербовский. Сазонов, взволнованный до неузнаваемости, так и не смог прийти на заданную глубину. Командир его прогнал с боевого поста и поставил другого человека.
Этим неприятности не ограничились. Старшина группы трюмных перепутал клапаны переключения и, вместо того чтобы из кормовой дифферентной системы качать в носовую, пустил воду в обратном направлении. Вербовский и на него обрушился с неменьшим пылом, чем на Сазонова, но с поста не прогнал.
Видя общее смятение, растерялся и рулевой сигнальщик, который вместо ста девяноста восьми градусов неизвестно сколько времени продержал корабль на курсе сто восемьдесят восемь градусов.
Когда, наконец, центральный пост успокоился и командир получил возможность глянуть в перископ, конвой уже ушел. Ни о какой атаке мечтать уже не приходилось.
Вербовский долго смотрел в перископ «Камбалы», идущей почти в кильватере, но далеко сзади конвоя, который, очевидно, даже не подозревал о нашем присутствии в районе своего следования.
В отсеке все избегали смотреть друг другу в глаза. Стыдно было не только за провал, но я за бахвальство и самоуверенность, в которой каждый из нас в той или иной мере неоднократно расписывался
