Отель «Нью-Гэмпшир»

— Мы должны уехать сейчас, — сказал я отцу, — независимо от того, тонем ли мы или уже утонули.

— Нам некуда ехать, — взволнованно сказал отец. Он вскинул руки, это выглядело почти как мамино пожатие плечами.

— Уехать в никуда все же лучше, чем оставаться здесь, — сказала Лилли.

— Согласен, — сказал я.

— Это нелогично, — сказал Фрэнк, и я бросил на него испепеляющий взгляд.

Отец взглянул на Фрэнни. Это напомнило мне те взгляды, которые он время от времени бросал на мать; он опять глядел в будущее и заранее просил за это прощения. Он просил прощения за все, что могло случиться. Похоже, энергия его мечтаний была настолько мощной, что она просто заставляла его действовать, не считаясь с тем, какое будущее нас ожидает; он воображал, а мы должны были покорно сносить отсутствие у него чувства реальности, а может быть, даже и безразличие к нашим жизням. Вот что такое «чистая любовь»: будущее. Именно таким взглядом отец посмотрел на Фрэнни.

— Фрэнни? — спросил ее отец. — Что ты думаешь?

Мнение Фрэнни — вот чего мы все ожидали. Она оторвала взгляд от той точки улицы, где только что шел Эрнст; Эрнст — порнограф, Эрнст — «эстет» от эротики, Эрнст — сердцеед. Я видел, что она была в глубоком затруднении; что-то уже было не ладно в сердце Фрэнни.

— Фрэнни? — тихо повторил отец.

— Думаю, нужно остаться, — сказала Фрэнни. — Посмотрим, как все пойдет, — и обвела нас взглядом.

Мы, дети, отвернулись, а отец обнял ее и поцеловал.

— Умница, Фрэнни! — сказал он.

А Фрэнни, конечно, пожала плечами; она одарила отца маминым пожатием плеч, это каждый раз его покоряло.

Кто-то рассказывал мне, что сейчас Крюгерштрассе превратили в пешеходную зону, что теперь на этой улице два отеля, ресторан, бар и кофейня, даже кинотеатр и музыкальный магазин. Кто-то сказал мне, что это роскошная улица. Ну что ж, в это трудно поверить. А я ни в коем случае не хочу снова увидеть Крюгерштрассе, как бы она ни изменилась.

Кто-то сказал мне, что теперь и на самой Крюгерштрассе есть роскошные заведения: бутик и парикмахерская, книжный и музыкальный магазины, место, где продают меха, и место, где продают сантехнику. Кто бы мог подумать.

Кто-то сказал мне, что почта все еще там. Письма как ходили, так и ходят.

И до сих пор на Крюгерштрассе есть проститутки; никто мне больше о них не говорил, но куда они денутся.

На следующее утро я разбудил медведицу Сюзи.

— Эрл! — сказала она, борясь с остатками сна. — Ну что еще, черт бы вас побрал, случилось?

— Мне нужна твоя помощь, — сказал я ей. — Ты должна спасти Фрэнни.

— Фрэнни сильная девочка, — сказала медведица Сюзи. — Она красивая и сильная, — сказала Сюзи, переворачиваясь на другой бок. — Я ей не нужна.

— Ты произвела на нее впечатление, — сказал я; это была обнадеживающая ложь. Сюзи было двадцать, она была всего лишь на четыре года старше Фрэнни, но когда тебе шестнадцать, четыре года — это большая разница. — Ты ей нравишься, — сказал я, и это была правда. — Ты, по крайней мере, старше ее — знаешь, ты ей как старшая сестра, — сказал я.

— Эрл! — сказала Сюзи, все еще недовольно.

— Может быть, ты и со странностями, — сказал Фрэнк, — но ты скорее можешь подействовать на Фрэнни, чем мы.

— Спасти Фрэнни от чего? — спросила медведица Сюзи.

— От Эрнста, — сказал я.

— От самой порнографии, — передернувшись сказала Лилли.

— Помоги ей вернуть себя внутреннюю, — попросил Фрэнк медведицу Сюзи.

— Я обычно не путаюсь с несовершеннолетними девочками, — сказала Сюзи.

— Мы хотим, чтобы ты помогла ей, а не путалась с ней, — сказал я Сюзи, но медведица только улыбнулась.

Она села на кровати; ее костюм медведя был разбросан по полу, собственные волосы, похожие на медвежью шерсть, были жесткими и торчали во все стороны, и тяжелое лицо зияло, как рана, над поношенной футболкой.

— Помогать — это все равно что путаться.

— Пожалуйста, попробуй, — попросил я ее.

— И ты спрашиваешь меня, откуда начались настоящие неприятности, — позже скажет мне Фрэнк. — Ну что, по-моему, они начались не с порнографии, в этом я уверен, — скажет Фрэнк, — не то чтобы она ничего не значила, но я знаю, с чего начались неприятности, которые были тяжелее всего для тебя, — скажет мне Фрэнк.

Как и порнографию, я не хотел бы это описывать. Но мы с Фрэнком видели одну лишь моментальную картинку, быстрый проблеск, — хотя увиденного было более чем достаточно. Это началось в один августовский вечер, когда было так жарко, что Лилли разбудила меня и Фрэнка, попросить стакан воды, будто маленькая. Это случилось в тот вечер, когда было так жарко, что мужчины на Крюгерштрассе не могли думать о проститутках, и в «Гастхаузе Фрейд» было спокойно. Никто не заставлял визжать Визгунью Анни, ни у кого и в мыслях не было помычать с Иолантой, похныкать с Бабеттой, поторговаться со Стариной Биллиг или даже просто посмотреть на Черную Ингу. Было слишком жарко, чтобы торчать в кафе «Моватт»; проститутки расселись на ступеньках лестницы в прохладном фойе «Гастхауза Фрейд», которое в данный момент перестраивалось. Фрейд был в кровати и спал: он терпеть не мог жары. Отец, который видел будущее яснее, чем настоящий момент, спал тоже.

Я отправился в комнату Фрэнка и какое-то время побоксировал с портновским манекеном.

— Господи Иисусе, — сказал Фрэнк. — Скорей бы ты нашел себе штангу и оставил мой манекен в покое.

Но ему тоже не спалось, и какое-то время мы перепихивали манекен от него ко мне и обратно.

Издавать этот звук не могла ни Визгунья Анни, ни кто-либо еще из проституток. В нем не было, казалось, ни капли грусти, зато слишком много музыки воды, чтобы мы с Фрэнком могли подумать, будто это совокупляются за деньги или даже из похоти, для похоти там тоже было слишком много музыки воды. Ни Фрэнк, ни я никогда раньше не слышали этого звука, и, обшаривая свою память, которой уже сорок лет, я и сейчас не могу найти такой песни; никто никогда не споет мне эту песню точно так же.

Это была песня, которую медведица Сюзи заставила петь Фрэнни. Сюзи проходила в ванную через комнату Фрэнни. Мы с Фрэнком прошли через мою комнату в ту же ванную и через дверь смогли заглянуть в комнату Фрэнни.

Медвежья голова, лежавшая на ковре у кровати Фрэнни, поначалу пугала, как будто кто-то взял и отсек Сюзи голову за непрошеное вторжение. Но не медвежья голова занимала наше внимание, мое и Фрэнка. Нас манил голос Фрэнни, одновременно резкий и мягкий, уютный, как у матери, и радостный, как у Эгга. В этом звуке почти не ощущалось секса, хотя именно секс был темой песни, потому что Фрэнни лежала на кровати, закинув руки за голову и задрав подбородок к потолку, а между ее длинных ног, присогнутых и слегка шевелящихся (будто она дрейфовала по воде), в темном паху моей сестры (видеть который мне не следовало) был безголовый медведь, безголовый медведь хлебал там, как животные едят свежеубитую добычу, как животные пьют в самом сердце леса.

Эта картина испугала нас с Фрэнком. Мы не знали, куда потом деваться, и без каких-либо особых мыслей в голове или, наоборот, от их избытка забрели в фойе. Там нас приветствовали сидевшие на лестнице проститутки; от зноя, скуки и бездействия они как будто особенно обрадовались нашему появлению, хотя и так вроде бы всегда были рады нас видеть. Только Визгунья Анни посмотрела на нас разочарованно, как будто в первый момент приняла за клиентов.

— Эй, ребята, — сказала Черная Инга, — у вас такой вид, словно привидение встретили.