— Ты хочешь, чтобы Анджел возненавидел меня? — крикнула Кенди.
— Анджел всегда будет тебя любить. Ты для него всегда останешься тем, кем была — прекрасной матерью.
У Кенди в руках были щипцы для спаржи, Гомер подумал, что она сейчас швырнет их в него, но она только открывала их и закрывала.
— Уолли меня возненавидит, — промолвила она жалобно.
— Ты мне всегда говорила, что Уолли знает, — сказал Гомер. — И все равно любит тебя.
— А ты меня разлюбил, да? — сказала Кенди. И заплакала в голос. Бросила в Гомера щипцы, прижала стиснутые кулаки к бедрам и до крови прикусила нижнюю губу.
Гомер хотел чистым полотенцем вытереть ей губу, но она оттолкнула его.
— Я люблю тебя, но мы становимся дрянными людьми, — сказал он.
— Мы хорошие люди! — Кенди затопала ногами. — Мы поступаем правильно. Не хотим делать другим больно.
— Мы поступаем, подло — сказал Гомер. — Пора это прекратить.
Кенди в отчаянии взглянула в окно; Уолли у дальнего, глубокого конца бассейна уже не было.
— Поговорим позже, — шепнула она Гомеру, взяла из одного бокала лед и прижала к губе. — Встретимся у бассейна.
— У бассейна не поговоришь.
— Буду ждать тебя в доме сидра, — сказала она, поглядывая на обе входные двери, Уолли мог вкатиться в любую секунду.
— Не лучшее место для встречи.
— Ты просто выйдешь погулять и зайдешь туда. Я тоже так просто выйду. До встречи. Черт бы все побрал! — крикнула Кенди и ушла в туалетную.
Уолли в это время как раз въезжал на террасу.
Хорошо, что туалетная оборудована для Уолли, особенно удобен умывальник — на высоте кресла- каталки, как в детских садах или в Сент-Облаке, вспомнила Кенди. Опустившись на колени, она подставила губы под струю холодной воды.
— Как двигается посуда? — спросил Уолли Гомера, который псе еще мучился с решеткой.
— Решетка сегодня очень грязная.
— Прости, пожалуйста, — искренне посочувствовал Уолли. — А где Кенди?
— Кажется, в туалете.
— А-а, — протянул Уолли и покатил в угол кухни, где на полу валялись щипцы и несколько сломанных стеблей спаржи. Наклонился, поднял щипцы и подал их Гомеру.
— Поедем посмотрим последнюю пару подач, — предложил Уолли. — Оставь эту чертову посуду. Кенди домоет. — Уолли выкатился во двор и стал ждать Гомера с машиной.
Поехали в джипе Кенди, опустив верх, кресло-коляску не взяли: играют дети, можно подъехать к самой штрафной черте и смотреть игру из машины. Городок очень гордился освещением на стадионе; хотя, конечно, глупо, что дети так поздно играют, завтра рано вставать, да и площадка не очень ярко освещена; мячи, улетающие за черту, теряются: те, кто ростом не вышел, с трудом берут высокие подачи. Уолли любил смотреть, как играют дети. Когда Анджел играл, он не пропускал ни одной встречи. Но Анджел уже вырос, и игра малышни казалась ему нестерпимо скучной.
Когда они подъехали, игра, к счастью (Гомер терпеть не мог бейсбол), подходила к концу. Подавал красный, весь в поту, толстячок, между подачами он явно тянул время, ждал, наверное, полной темноты (или отключения света), чтобы принимающий пропустил мяч.
— Знаешь, о чем я только жалею? — спросил Уолли.
— О чем? — спросил Гомер, страшась услышать ответ. Может, о том, что не может ходить? Или любить Кенди?
Но Уолли неожиданно ответил:
— О том, что не могу летать. Об этом я жалею больше всего. — Он глядел не на игру, а поверх высоких электрических мачт, куда-то в темное небо. — Быть над всеми и всем. В небе.
— А я никогда не летал, — сказал Гомер.
— Боже, ведь это правда, — искренне удивился Уолли. — Ты действительно никогда не летал. Тебе очень понравится. Надо это организовать. Анджел тоже будет в восторге. — И прибавил: — Вот чего мне больше всего недостает в жизни.
По дороге домой Уолли потянулся к переключателю скорости и перевел на нейтральную.
— Заглуши на секунду мотор, — сказал он Гомеру. — Давай немного проедемся так.
Гомер выключил мотор, и джип бесшумно покатил дальше.
— А теперь погаси фары, — попросил Уолли, — всего на секунду.
Гомер подчинился. Впереди виднелись освещенные окна «Океанских далей»; оба так хорошо знали дорогу, что ехали в темноте, не опасаясь; но тут деревья загородили огоньки, машина подпрыгнула на незнакомом ухабе; им на миг показалось, что они потеряли направление, съехали с дороги и сейчас врежутся в дерево. И Гомер тут же включил фары.
— Вот так и в небе, — сказал Уолли, когда они свернули на подъездную дорогу и впереди в свете фар замаячило его инвалидное кресло.
Взяв Уолли на руки, Гомер понес его к креслу. Уолли обнял его за шею.
— Не думай, старик, что я не ценю все, что ты для меня сделал, — сказал он, когда Гомер осторожно усаживал его в кресло.
— Да будет тебе, — сказал Гомер.
— Нет, это очень серьезно. Я-то знаю, что ты для меня сделал. Никак не могу выбрать момент сказать, как я тебе благодарен. — С этими словами Уолли громко поцеловал Гомера куда-то в переносицу.
Гомер в явном смущении выпрямился.
— Это ты, Уолли, сделал для меня все в жизни, — сказ. он.
Но Уолли только махнул рукой.
— Это несравнимые вещи, — сказал он, и Гомер пошел ставить на место джип.
Перед сном Гомер пошел поцеловать Анджела.
— Ты вообще-то можешь больше не приходить ко мне каждый вечер, — сказал Анджел.
— Я прихожу не по обязанности, а потому что мне очень приятно.
— Знаешь, о чем я думаю? — спросил Анджел.
— О чем? — сказал Гомер, опять со страхом ожидая ответа.
— Я думаю, что тебе надо завести подружку, — немножко помявшись, отвечал Анджел.
— Вот когда ты обзаведешься подружкой, тогда, может, и я решусь, — рассмеялся Гомер.
— И у нас будут парные свидания, — сказал Анджел.
— Я буду сидеть сзади, — подхватил шутку Гомер. — Конечно, я очень люблю водить машину.
— Мы с тобой не долго проедем. Ты очень скоро захочешь остановиться.
— Это уж точно, — веселился Анджел. — Пап, — вдруг сказал он, — а Дебра Петтигрю была такая же толстая, как Мелони?
— Да нет! — ответил Гомер. — Были признаки, что она станет со временем пышкой. Но тогда ей было далеко до сестры.
— Трудно себе представить сестренку Толстухи Дот тоненькой.
— А я и не говорю, что она тоненькая, — сказал Гомер, оба опять рассмеялись, и Гомер, улучив минуту, чмокнул сына в переносицу, как его только что поцеловал Уолли. Прекрасное место для поцелуя — Гомеру очень нравилось, как пахнут волосы Анджела. — Спокойной ночи. Я очень тебя люблю, — сказал Гомер.
— И я тебя люблю, пап. Спокойной ночи, — сказал Анджел, а когда Гомер был уже у двери, вдруг спросил: — Что ты любишь больше всего на свете?
— Тебя. Больше всех на свете я люблю тебя.
— А после меня кого?
— Кенди и Уолли, — ответил Гомер, стараясь слить два имени в одно слово.
