— А потом?
— Потом доктора Кедра и всех в Сент-Облаке.
— А что ты сделал в жизни самое лучшее? — спросил Анджел отца.
— Завел тебя.
— А что на втором месте?
— Познакомился с Кенди и Уолли.
— Это было давно?
— Очень.
— А еще что? — настаивал Анджел.
— Спас женщине жизнь, — сказал Гомер. — Доктора Кедра не было. А у нее начались припадки.
— Ты мне рассказывал. — Анджела не трогало, что отец был когда-то блестящим помощником д-ра Кедра. Разумеется, про аборты Гомер ему не рассказывал. — Ну, а еще что? — допытывался он.
Сейчас бы и надо все ему рассказать, подумал Гомер. А вместо этого скучным голосом произнес:
— Больше ничего. Я не герой. И ничего выдающегося в жизни не сделал. Даже ни вот столечко.
— Это не страшно, — утешил его сын. — Спокойной ночи
— Спокойной ночи, — ответил Гомер.
В кухне никого не было. Ушли спать оба или Уолли лег один неизвестно, дверь в спальню закрыта и светлой щелки под дверью нет. Но лампа на кухне горит, и снаружи перед домом свет не погашен. Гомер пошел в контору павильона посмотреть почту. Увидев в конторе свет, Кенди поймет, где он. В дом сидра он зайдет на обратном пути, оставив в конторе свет; Уолли подумает, что Гомер или Кенди там заработались.
Среди почты оказалась посылка от д-ра Кедра, пришедшая в тот самый день, когда в «Океанские дали» явилась Мелони. Это показалось Гомеру дурным предзнаменованием. Он даже не хотел ее открывать. Наверняка в ней упаковка клизм. Но в ней был черный кожаный саквояж доктора, который потряс Гомера; кожа была потертая, мягкая, потускневшая медная застежка напоминала пряжку на подпруге старого седла; тем ярче на фоне этих древностей выделялись новенькие буквы «Ф.Б.».
Гомер открыл саквояж, заглянув в него, понюхал; оттуда, как он и ожидал, хлынул крепкий мужской запах старой кожи, к которому примешивался сладковатый женский эфира. И Гомер мгновенно понял, что значат буквы «Ф.Б.». Ну конечно, «Фаззи Бук». Так вот оно что!
— Доктор Бук, — громко произнес Гомер, вспомнив, как Кедр назвал его однажды доктором Буком.
Ему не хотелось возвращаться домой, но не оставлять же саквояж в конторе, он наверняка забудет его, когда вернется выключить свет. У хорошего докторского саквояжа есть одно замечательное достоинство — его очень удобно носить. И Гомер захватил его в дом сидра. Саквояж был пустой, это было почему-то' неприятно Гомеру, он сорвал несколько грейвенстинов и ранних маков и положил их в саквояж. Естественно, яблоки в нем катались и постукивали, что, конечно, не вязалось с обликом практикующего врача.
— Доктор Бук, — произнес он, крупно шагая по высокой траве и покачивая в такт шагам головой.
Кенди долго его ждала, нервы у нее были на пределе, и Гомер подумал, если бы не ей, а ему предстояло объяснение с Уолли, он чувствовал бы себя не лучше.
Кенди постелила для них постель. И у него защемило сердце. Чистое постельное белье в ожидании сезонников уже белело в изголовьях кроватей, скатанные матрасы лежали в ногах.
Кенди застелила для них самую дальнюю от кухни койку. Принесла из кухни свечку и зажгла ее; слабый язычок пламени смягчал неуютную пустоту барака. Свечи в доме сидра были запрещены. В прошлом году Гомеру пришлось вставить один пункт, после того как сборщики чуть не устроили пожар. Теперь он выглядел так:
Пожалуйста, не курите в постели. И пожалуйста, никаких свечей!
Свеча горела слабо: из «чудесного» дома не разглядишь.
Кенди не разделась, но сидела на кровати, распустив волосы; щетка лежала на ящике из-под яблок, изображавшем тумбочку. Эта щетка, такая знакомая, домашняя, потрясла Гомера, и он почувствовал себя (в руке ведь у него докторский саквояж) эскулапом у постели умирающего, которому он бессилен помочь.
— Прости меня, — начал он. — Мы пытались, действительно пытались… Но это не выход. Помочь может только правда. — И сам внутренне поежился, произнеся эту банальность.
Кенди сидела, сжав колени и уронив на них руки. Ее всю трясло.
— Ты правда считаешь, что Анджел уже вырос и ему можно признаться? — прошептала она, как будто боялась разбудить спящих сборщиков, невидимых в неверном свете свечи.
— Он уже мастурбирует. Знает, зачем смотрят кино в машине под открытым небом. Значит, и для всего остального дорос.
— Не будь вульгарен, — сказала Кенди.
— Прости.
— В сезон урожая столько дел, — напомнила она, снимая с летнего платья невидимые пылинки (платье было идеально чистое).
И Гомер вспомнил, вот так же снимал пылинки Сениор Уортингтон, но у него это была болезнь Альцгеймера, доктор Кедр упоминал этот симптом. Как же он называется, пытался вспомнить Гомер.
— Ну что ж, подождем и откроем им правду осенью, — сказал он. — Ждали пятнадцать лет, полтора месяца роли не играют
Она легла на спину на узкую кровать, как маленькая девочка в чужом доме, которая ждет, что ей подоткнут одеяльце и поцелуют на ночь. Он подошел к кровати и неловко присел на край. Она положила руку к нему на колени. Он накрыл ее своей ладонью.
— Ох, Гомер, — прошептала она.
Но он не повернул к ней головы. Она взяла его руку, сунула ее себе под платье, и он ощутил обнаженное тело, под платьем у нее ничего не было. Он не убрал руку, но она покоилась на ее груди мертвым грузом.
— Как по-твоему, чем это все кончится? — сказала она сухо, осознав безжизненность его руки.
— Не представляю себе.
— Уолли вышвырнет меня отсюда, — сказала Кенди без обиняков.
— Не вышвырнет, — сказал Гомер. — А если вышвырнет, у тебя есть я. Потому он этого и не сделает.
— А как же Анджел? Что он-то будет делать?
— Он это сам решит, — сказал Гомер. — Будет жить то с тобой, то со мной, как захочет.
Язык не поворачивался говорить об этом, еще труднее было в это поверить.
— Он возненавидит меня.
— Нет, — сказал Гомер.
Она оттолкнула его руку. И рука послушно вернулась к нему на колени. Еще миг, и ее рука нашарила его колено, он легко взял ее, как будто хотел пощупать пульс. На полу у его ног, как свернувшийся клубком кот, приютился нагруженный яблоками старенький саквояж; в дрожащем подслеповатом свете он выглядел единственным уместным предметом: куда бы хозяин его ни принес, докторский саквояж будет везде на месте.
— А ты куда денешься? — спросила Кенди.
— А разве мне надо будет куда-то деваться?
— Да, наверное.
Гомер силился вообразить себе дальнейший ход событий и вдруг явственно услыхал звук приближающейся машины. Кенди, должно быть, тоже услыхала, потому что мгновенно села и задула свечу. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, и слушали.
