— Закрой глаза! — заорал Дарувалла.
Хотя обет послушания был уже в прошлом, однако Мартин повиновался.
— Я хочу, чтобы ты представил ту самую автостоянку со статуей Иисуса. Можешь ты ее увидеть? — спросил его доктор.
— Разумеется, могу, — подтвердил Мартин Миллс.
— А Иисус все еще на автостоянке? — спросил его Фарук.
Мартин сделал большие глаза.
— Ну, этого я не знаю, поскольку они ее постоянно расширяют. Вокруг автостоянки всегда много строительной техники. Они могли разрыть ту ее часть, могли перенести статую, — произнес Мартин.
— Я не это имел в виду! Закрой глаза! — заорал Дарувалла. — Можешь ли ты еще видеть эту статую в своем воображении? Иисуса Христа на ночной автостоянке! Все еще можешь видеть его? — воскликнул доктор.
— Ну, естественно, могу, — признался Мартин Миллс.
Он крепко сомкнул глаза, словно ощущал боль. Рот у него тоже был закрыт, на носу появились морщинки. В это время они проезжали трущобы, освещенные лишь кострами из мусора. Запах человеческих испражнений пересиливал вонь горящих отбросов.
— Все закончилось? — спросил Мартин с закрытыми глазами. .
— А разве этого недостаточно? Боже мой, открой наконец глаза! — попросил Дарувалла.
— Это была игра и она уже кончилась? — поинтересовался Мартин.
— Ты видел Иисуса Христа, правда? Что тебе еще надо? Тебе следует понять, что можно быть хорошим христианином и в то время не быть католическим пастором, — произнес Фарук.
— А… вот что вы имели в виду. Ну, конечно, я это понял! — ответил Мартин Миллс.
— Не мог поверить, что буду без вас скучать, но это действительно так, — признался Дарувалла.
— Разумеется, я тоже буду скучать. Особенно без наших маленьких бесед, — ответил брат-близнец Дхара.
В аэропорту после обычного комплекса проверочных мероприятий, после слов прощания они даже обнялись, и доктор следил за Мартином с большого расстояния. Он даже зашел за барьер полицейской службы, чтобы видеть Миллса. Трудно сказать, что привлекало к бывшему миссионеру всеобщее внимание. Может быть, его бинты или сходство в Дхаром, которое одним наблюдателям бросалось в глаза, а другие его просто не замечали. Доктор еще раз сменил Мартину бинты, минимально прикрыв рану на шее, а покалеченное ухо оставил вовсе незабинтованным. Хотя выглядело оно ужасно, но в основном уже зажило. Рука все еще была обмотана бинтом. Жертва нападения шимпанзе подмигивал и улыбался всем, кто на него пристально смотрел. Улыбка казалась естественной, она не была усмешкой Дхара. Тем не менее бывший миссионер впервые напомнил ему загнанное животное.
В конце любого фильма об Инспекторе Дхаре актер всегда удаляется от камеры. Фарук почувствовал, что его трогает вид Миллса — то ли потому, что он все больше напоминал ему Джона Д, то ли потому, что Мартин умилял его сам.
Джона Д нигде не было видно. Доктор Дарувалла знал, что обычно актер садился в самолет одним из первых, однако продолжал искать его глазами. С эстетической точки зрения его бы разочаровало, если бы инспектор Дхар и Мартин Миллс встретились в очереди контроля службы безопасности. Сценарист мечтал, чтобы близнецы увиделись только в самолете, идеальный вариант — чтобы они уже сидели на своих местах.
Пока бывший миссионер стоял в очереди, проходил сквозь толпу вперед и затем снова ждал, он выглядел почти нормальным человеком. Что-то патетичес-кое просматривалось в том, что на гавайскую рубашку он надел легкий черный костюм из ткани для тропиков. В Цюрихе ему придется купить нечто более теплое. Внушительная стоимость такой покупки побудила Даруваллу вручить ему несколько сотен швейцарских франков в последнюю минуту, так, чтобы у Мартина не оставалось времени отказаться он денег.
Пока Миллс ожидал в очереди, его привычка закрывать глаза казалась малозаметной, но немного странной. Когда очередь замирала, Мартин прикрывал глаза и улыбался. Когда очередь продвигалась вперед, Мартин двигался вместе с ней с видом отдохнувшего человека. Фарук понимал, что делает этот чудак: он еще раз проверял, есть ли статуя Христа на автомобильной стоянке.
От этих духовных упражнений бывшего иезуита не могла оторвать даже толпа рабочих-индийцев, возвращавшихся их стран Персидского залива. Мать Фарука, Мехер, обычно называла их толпой «возвращенцев из Персии», однако они-то ехали из Кувейта — со связанными по двое или по трое раздутыми от вещей чемоданами, надувными матрацами, с пластиковыми пакетами через плечо, грозившими разорваться от бутылок виски, наручных часов, баночек крема после бритья и карманных калькуляторов. Некоторые даже своровали столовые приборы из салона самолета. Такие рабочие ездили на заработки иногда в Оман, Катар или Дубай.
Во времена Мехер «возвращенцы из Персии» несли в руках золотые слитки или по крайней мере один- два золотых соверена. Фарук предположил, что вряд ли они теперь привозят домой золото, поскольку напиваются уже в самолете. Даже толчки наиболее бесцеремонных «возвращенцев из Персии» не заставили Мартина Миллса открыть глаза и не стерли с его лица улыбку. В его душе царил полный порядок, поскольку Иисус все еще находился на автомобильной стоянке.
Все оставшиеся до отъезда дни доктор будет завидовать ему — когда он закрывал свои глаза, перед его внутренним взором не возникала такая жизнеутверждающая картина. Он не видел ни Иисуса, ни автомобильной стоянки. Он рассказал Джулии, что страдает от сна-наваждения, не повторявшегося со времен его первого отъезда из Индии в Австрию. Старый Ловджи сказал ему, что такой сон обычно видят подростки: когда ты вдруг оказываешься голым в общественном месте. Давным-давно субъективно мыслящий отец Фарука предложил и другую интерпретацию.
— Это — сон нового иммигранта, — объявил он. Сейчас Фарук готов был с ним согласиться. До этого он много раз уезжал из Индии, однако впервые покидал страну, где родился, чувствуя, что это навсегда. Никогда не было у него такой уверенности.
