Лояльность пожилого Сетны к их семье настолько велика, что он не переносит сплетен на кухне, где пожилой повар клянется, что «внучок» не кто иной, как светлокожий актер, дефилирующий милю них как Инспектор Дхар. Хотя в глубине души Сетна и верил этому, однако он яростно убеждал работников кухни, что они ошибаются. Старшему официанту достаточно было клятвенного заверения доктора Фарука Даруваллы в том, что Дхар не его племянник, а также не его сын.
— Мы видели какого-то другого парня вместе со старым Ловджи, — проникновенно объявил Сетна работникам кухни, официантам и младшим официантам.
Теперь с десяток младших официантов бесшумно устремились в Дамский сад, повинуясь сигналам руки мистера Сетны и приказам его пронзительных глаз. На столе перед доктором стояло несколько тарелок, пепельница, ваза с цветами и недопитый бокал теплого пива. Каждый из мальчиков знал свою задачу. Один берет пепельницу, другой убирает скатерть в ту же секунду, как мистер Сетна поднимает со стола кружку пива. Три официанта покрывают стол шафрановой скатертью, ставят на него вазу с цветами и чистую пепельницу. Вначале Фарук даже не заметил, что пожилой официант поставил ему холодное пиво «Кинг-фишер» вместо недопитого бокала.
Официанты отошли, и доктор с удивлением заметил, что сумерки в Дамском саду смягчили красный и белый цвет бугенвиллей, а стенки его бокала с пивом запотели. Бокал оказался холодным и мокрым и словно сам тянулся к руке. Пиво было прохладным и терпким, поэтому Фарук один за другим сделал несколько глотков. Но и выпив пиво, он продолжал сидеть за столом, будто ждал чего-то, хотя на самом деле ждала его дома жена.
Какое-то время бокал его оставался пустым, но потом доктор снова наполнил его пивом из бутылки емкостью 0, 7 литра, которая, как он уже знает, слишком велика для одною карлика. Лицо его стало печальным, словно пиво оказалось горьким на вкус.
Пожилой мистер Сетна понимает, что означает печаль на лице доктора: это воспоминания, неприятные воспоминания, он снова попал к ним в плен. Сетна догадывается, о чем они. Судя по горькой складке на губах, в памяти Даруваллы снова возникли люди из мира кинобизнеса. Они снова вернулись.
5. ПОДОНКИ
Гордон Хэтэвей, режиссер фильма, погибнет потом на автостраде Санта-Моника, но летом 1949 года, после выхода фильма о частном детективе, популярность его стремительно падала. Как это часто бывает, неудача вызвала у него тщеславное желание сделать «качественную» ленту, как говорят киношники. Но мечта остается мечтой. Преодолевая превратности судьбы, режиссер сможет отснять другой фильм, но эта лента так и не выйдет на экран.
Обжегшись на недосягаемом «качестве», Хэтэвей с ненавистью возвратился к фильмам о частных детективах, которые имели средний успех. В 1960 году он перейдет работать на телевидение, и тут его карьере придет внезапный конец.
Этот человек запомнился тем, что любого актера или актрису он называл только по имени, даже если видел их впервые. Вообще-то такое обращение к людям не редкость для киношников, однако Гордон, прощаясь с собеседником, целовал каждого мужчину или женщину в обе щеки, не делая исключения для новых знакомых.
Режиссер был женат четыре раза. Как хороший козел-производитель, он наплодил много детей, которые будут проклинать его до достижения совершеннолетия. В каждой семье дети вполне закономерно считали Гордона негодяем, а каждая из бывших жен представлялась святой женщиной, которая отдавала все, чтобы сохранить семью.
От него рождались только дочери, Хэтэвей говорил, что это проклятье его жизни. Сыновья бы приняли его сторону в конфликте. По крайней мере, ему казалось, что «хотя бы один из четырех подонков поддержал папочку».
Одевался режиссер всегда броско и непривычно, особенно по мере того, как он старел и все больше привыкал к необходимости искать со всеми компромисс. Словно одежда оставалась той единственной областью, где он был творцом. Иногда он носил женские кофточки с вырезом до талии и свои длинные волосы завязывал в виде конского хвоста, что стало его фирменным знаком. Этот экстравагантный стиль он утверждал в повседневной жизни. Ни в один из его многочисленных кино — и телефильмов он не попал.
При любом удобном случае Гордон поносил продюсеров картины, называя их «пиджаками». Он говорил, что мысли этих людей подобны «долбаному костюму-тройке», что «они душили все талантливое в Голливуде». Такое обвинение звучало довольно странно в устах Хэтэвея, который сделал сравнительно успешную карьеру и немало времени провел в тесном общении с этими самыми «пиджаками». На самом деле продюсеры любили его, не придавая особого значения ни одной из этих малозапоминающихся подробностей.
Но одна черта его характера по-настоящему проявилась в Бомбее — он панически боялся индийской пиши, трепетал от одной мысли, что она может повредить его желудку. По этой причине режиссер ел только фрукты, которые ему подавали в номер. Их он собственноручно перемывал в своей раковине. Обслуживающий персонал отеля «Тадж Махал» не удивляло подобное поведение иностранцев. Зато следствием особой «диеты» для Гордона были сильные запоры и геморроидальные кровотечения.
К тому же теплый и влажный климат Бомбея усилил хроническую предрасположенность режиссера к грибковым заболеваниям. Хэтэвей помещал шарики из ваты между пальцами ног, однако непобедимый грибок все же нашел уязвимое место и поразил его уши. Старый Ловджи про себя съехидничал, что режиссер мог бы выращивать грибы на продажу. Уши у него чесались так, что это сводило его с ума. Оттого, что Хэтэвей капал в уши фунгицидные капли и вставлял ватные тампоны, он настолько оглох, что его общение с людьми походило на комедийный фильм, где все друг друга не понимают.
Фунгицидные капли готовились из фиолетовой горчавки, поэтому воротник и плечи рубашек Гордона покрывали яркие пятна, поскольку ватные тампоны частенько вываливались из ушей или сам Хэтэвей вынимал их, отчаявшись, что ничего не слышит, так что он в полном смысле слова оставлял свой след на земле, где бы ни появлялся, след был ярко-желтый. Иногда жидкость попадала ему на лицо, придавая вид раскрашенного дикаря или представителя какого-то религиозного культа. Из-за того, что Гордон постоянно теребил уши, кончики пальцев у него также были ярко-фиолетовыми.
Несмотря на все это, старый Ловджи оказался под большим впечатлением от его артистического темперамента. Хэтэвей являлся единственным режиссером из Голливуда, других он никогда не видел. Старший Дарувалла сказал жене, а та передала Фаруку: Ловджи очень понравилось, что ни грибковое заболевание, ни геморроидальное кровотечение Хэтэвей не связывал ни с вынужденной диетой, ни с бомбейским климатом. В своих болезнях Гордон обвинял «долбаный стресс» от постоянных компромиссов и от общения с постановщиком фильма, этим «пиджаком», который случайно оказался женатым на славолюбивой сестре Хэтэвея. Сам Гордон в сердцах называл сестру: «эта п…а-страдалица».
