Обычно сценарист распространялся на темы кино, вращая кубики льда в бокале с джином, которые быстро таяли в жарком воздухе, однако не успевали исчезнуть до того момента, когда Миллс выливал в себя содержимое бокала.
— Вот как все это происходит. Тебя трахнут, если будешь продавать неоконченную вещь. Никогда никому не показывай то, что пишешь, до самого конца. Просто работай. Если ты чувствуешь, что сценарий удался, покажи его тому, кто сделает из него фильм, который придется тебе по душе, — поучал Дэнни старшего Даруваллу.
— Показать надо режиссеру фильма. Ты это имеешь в виду? — спросил Ловджи, который все еще записывал каждое слово.
— Конечно, режиссеру, а не киностудии, — ответил сценарист.
— Итак, ты показываешь написанное режиссеру, который тебе нравится, и после этого тебе платят деньги? — допытывался доктор.
— Нет. Ты не берешь деньги до окончательного подписания контракта, иначе как только ты возьмешь деньги, они тебя трахнут.
— Но в какой момент нужно брать деньги? — удивился старый Ловджи.
— Сначала они должны нанять тех актеров, которых ты хочешь, потом заключить контракт с режиссером фильма и окончательно решить, что именно он будет снимать фильм до конца. Деньги следует брать, если сценарий понравился до такой степени, что никто не посмеет изменить в нем ни одного слова. Если ты в этом сомневаешься, то потребуй, чтобы твой сценарий официально утвердили. После этого приготовься сматывать удочки, — поучал Миллс.
— Ты так всегда поступаешь? — спросил его доктор.
— Никогда. Вначале я беру у них как можно больше денег, а потом они начинают меня трахать.
— Но кто же поступает так, как ты рассказал? — Доктор настолько удивился, что даже перестал записывать.
— Никто так не поступает. Всех, кого я знаю, они трахают.
— Получается, что не ты выбирал Гордона Хэтэвея режиссером? — все еще недоумевал Ловджи.
— Только киностудия может выбрать Хэтэвея на эту должность, — сказал Миллс.
Лицо у сценариста было гладкое, что редко встречается у алкоголиков. Можно было подумать, что его детская кожа словно законсервирована, а борода растет с той же скоростью, с какой он цедит из себя слова. Хотя на вид он казался тридцатипятилетним мужчиной, однако бриться ему приходилось лишь раз в неделю.
— Я тебе расскажу, кто такой Гордон. Это его идея расширить роль гуру — заклинателя змей. Он придумал храм ашрам со змеями. Этот человек в жизни не видел гуру — ни со змеями, ни без них. Он никогда не видел ашрам даже в Калифорнии, — говорил Миллс, а слушатели не прерывали его рассказ.
— Думаю, довольно просто организовать встречу с колдуном-гуру и посмотреть ашрам, — предложил Ловджи.
— Уверен, вы уже знаете ответ, — произнес пьяный сценарист, поглядев в сторону Фарука.
— Я делаю долбаное кино, — голосом Гордона начал Фарук. — Разве у меня есть время встречаться с долбаным гуру и смотреть на долбаный ашрам, когда я уже на середине съемок этого долбаного фильма? — Фарук старался поточнее передать манеру и интонацию режиссера.
— Молодец, мальчик! Ваш сын понимает кинобизнес, — доверительно обратился Дэнни к старшему Дарувалле.
Фарук подумал, что нельзя было не любить Дэнни, хотя он и казался обреченным человеком. Потом, глянув на свой бокал с пивом, он увидел там два пурпурных ватных тампона из ушей Хэтэвея. Каким образом эти куски ваты оказались в его пиве? Фарук стал выуживать их из бокала ложкой, затем положил мокрые затычки для ушей на чайное блюдце, размышляя, сколько же времени они мокли в пиве, и сколько глотков он выпил, пока не увидел эти пурпурные комочки. Миллс захохотал с такой силой, что долго не мог произнести ни одного слова. Ловджи догадался, о чем думал его сын.
— Не будь смешным, Фарук. Это простая случайность, — сказал старый Дарувалла, а Дэнни стал захлебываться от смеха, отчего официант Сетна подошел ближе к их столу и с неудовольствием уставился на чайное блюдце. Увидев, что пиво в бокале Фарука тоже пурпурное, мистер Сетна подумал, какое это счастье, что миссис Дарувалла ушла домой и не видит этого безобразия.
Фарук с помощью отца устроил Миллса на заднем сиденье автомобиля, где он заснет еще до того, как они минуют ворота клуба Дакуорт или окажутся у Махалакшми. Сценарист обычно засыпал в это время, если они не уезжали домой пораньше. Отец давал хорошие чаевые высокому швейцару-сикху, чтобы он на багажной тележке довез пьяного Миллса до кровати в номере отеля «Тадж Махал».
В тот вечер, когда отец вел машину, сын сидел рядом, а сценарист спал на заднем сиденье, в районе Тардео старый Дарувалла обратился к Фаруку с пространной речью.
— Было бы гораздо мудрее с твоей стороны, — начал он, — сменить то выражение лица, с каким ты относишься к этим людям. Оно у тебя неприязненное. Знаю, себя ты считаешь очень умным, а в них видишь подонков, недостойных даже твоего презрения. Однако самое немудрое в жизни — столь откровенно демонстрировать свои чувства, — заключил доктор Дарувалла.
Фарук навсегда запомнил эти слова, поскольку они ужалили его в самое сердце. Он сидел молча, яростно сопя носом — отец оказался не настолько туп, как ему представлялся. Фарук запомнил эти слова еще и потому, что в тот момент машина въехала в район Тардео, где двадцать лет спустя при взрыве автомобиля его отца разорвет на куски.
— Нужно слушать этих людей, если хочешь чему-нибудь от них научиться. И вовсе не обязательно, чтобы при этом по моральным качествам они отвечали твоему уровню, — сказал отец.
Молодой Дарувалла воспринял ироничный совет отца и выучился некоторым вещам от алкашей- иностранцев. В будущем Фарук не раз вспомнит Дэнни Миллса.
