держит его костыли.)
Моррис. Они не станут стрелять в нас. Возможно, опять поколотят, но стрелять точно не станут. Я чувствую, что мы теперь намного ближе к ним; происходит налаживание контактов. (Он поворачивается к девушке.) Ведь ты тоже ощущаешь это, да?
Девушка. Они оторвут тебе твою дурацкую башку, Моррис…
Сюжет заканчивается комментарием президента колледжа.
(Средний план в движении; синхронный звук; улица, день; пикник во время родительского дня. Посреди толчеи официального угощения, мимо множества нарядно одетых родителей, улыбаясь и здороваясь с ними, словно благословляющий паству папа римский, движется президент. Вот он ест жареного цыпленка, умудряясь делать это очень аккуратно. Камера приближается к президенту, наплывая из-за его плеча. Вдруг он поворачивается и видит камеру. Поначалу он напуган; потом становится обаятелен, говорит очень серьезно, словно возвращаясь к старой, надоевшей теме.)
Президент. Вы знаете, что на самом деле ободряет меня, даже когда такие вещи происходят сплошь и рядом вокруг нас? Вот что я скажу вам об этих ребятах… и это на самом деле ободряет меня! Они живут и учатся — вот что они делают. Это так… и именно это ободряет меня. Они просто живут и учатся, как все дети, всегда и везде…
Потом пришел Кент с пивом и сыром. Он отснял много нового материала, и ему не терпится посмотреть, как у него это получилось.
— Вы уже прокрутили это? — спросил он.
— Полное дерьмо, — сказал Ральф. — Все вместе. Просто кошмар какой-то.
— Да, получилось не очень, — согласился Трампер.
Кент развернул сыр так, словно это было его больное сердце.
— Плохо снято, да? — спросил он.
— Да вообще все ни к черту, — фыркнул Ральф. Они сидели и размышляли, почему все пошло не так.
— Все из-за этой хреновой съемки? — спросил Кент.
— Из-за концепции в целом, — ответил Ральф.
— Публика там ни к черту, — заметил Трампер. — Они слишком предсказуемы.
— Они просто люди, — сказал Ральф. — С ними никаких проблем.
— А как история с девицей и ее грудями, а? — спросил Кент. — Здорово, правда?
— Это просто пикантный момент и сальный юмор, от которого вся работа становится еще хуже, — заявил Ральф. — По крайней мере, та часть.
— Могу я посмотреть материал? — попросил Кент. — Должен же я увидеть эту дрянь.
— Тебе не понравится даже твоя собственная съемка, — сказал Ральф.
— Она тебе не понравилась, Ральф?
— Мне вообще ничего не нравится.
— А как с монтажом? — спросил Кент.
— Нечестно говорить о монтаже, когда Тюльпен здесь нет, — заметил Трампер.
— На самом деле монтаж еще не готов, Кент, — сказал Ральф.
— Да говорю же тебе, Кент, — нахмурился Трампер.
— Ладно, Тамп-Тамп, — сказал Кент, — а как звук?
— Годится, — одобрил Ральф. — У Тамп-Тампа получается все лучше и лучше, если смотреть с технической точки зрения.
— Точно, — сказал Трампер. — Зато мое воображение никак не улучшается.
— Это точно, — заметил Ральф.
— Послушайте, — попросил Кент, — могу я просмотреть этот гребаный материал?
И они оставили его перематывать катушки с пленкой, а сами вышли на Кристофер-стрит и направились пить кофе в «Нью-Дил».
— Все, что я хочу от фильма, это чтобы в нем увидели что-то стоящее, — заявил Ральф. — Терпеть не могу выносить приговоры.
— А я просто не верю в истории с концом, — сказал Трампер.
— Верно-верно, — заметил Ральф. — Просто хорошее описание. Но оно должно быть моим личностным. Все остальное просто журналистика.
— Если «Нью-Дил» закрыто, — сказал Трампер, — я изойду на дерьмо.
Однако заведение оказалось открыто; они уселись с двумя кружками черного эспрессо с цедрой лимона и ромом.
— Давай выбросим этот фильм, Тамп-Тамп, — предложил Ральф. — Это чертово старье. Все, что я делал, относится к внешнему миру, а мне хочется сделать фильм о внутреннем мире человека.
— Что ж, как хочешь, Ральф, — сказал Трампер.
— Что мне в тебе нравится, Тамп-Тамп, так это то, что у тебя мнений до фига.
— Это твой фильм, Ральф.
— А вот допустим, Тамп-Тамп, что следующий сделаешь ты. О чем бы он был?
— Я не строю таких планов, — разглядывая цедру лимона в кофе, ответил Трампер.
— Но что ты ощущаешь, Тамп-Тамп? — не унимался Ральф.
Трампер взял чашку с кофе обеими руками.
— Тепло, — сказал он. — В данный момент я ощущаю тепло.
«Что я ощущаю?» — спрашивал он себя позже, на ощупь пробираясь через темную квартиру Тюльпен и попирая ее одежду босыми ногами.
Бюстгальтер, я наступил левой ногой на бюстгальтер. А боль откуда? Точно, это боль; я со всего маху налетел правой голенью на стул в спальне — да, это точно боль.
— Трампер? — Это поворачивающаяся в постели Тюльпен.
Он заполз ей под бок, обнял и прижал к себе.
— Грудь, — произнес он вслух. — Я чувствую грудь.
— Точно, — сказала Тюльпен, обнимая его. — А что еще? — прошептала она.
Боль? Да, ее зубы впились ему в живот; ее жесткий поцелуй мог бы оставить его без пупка.
— Я скучал по тебе, — сказал он ей. Обычно они уходили с работы вместе.
Но она не ответила ему — ее рот сомкнулся на его сонном естестве; ее зубы беспокоили его, а бедра вдруг так тесно сжали голову, что у него в висках застучала кровь. Он коснулся ее языком и через рот проник до самого мозга.
Потом они лежали под холодным неоновым светом, исходящим от аквариумов. Мимо них прошмыгнула какая-то странная рыбка; медлительные черепахи всплыли на поверхность, перевернулись кверху брюхом и снова опустились на дно. Трампер лежал, стараясь представить какой-нибудь другой образ жизни.
Он видел полупрозрачного бирюзового угря с его функционирующими внутренними органами. Один походил на насос: он втягивал в себя воду, потом рот угря открывался, чтобы выпустить тонкую струйку воздушных пузырьков. Пока пузырьки поднимались к поверхности, другая рыба находила их, налетала и уничтожала. Своего рода форма беседы? Трамперу стало интересно. Пузырек — это что, слово или целое предложение? Или даже абзац! Малюсенький, полупрозрачный бирюзовый поэт восхищенно описывает свой мир! Трампер чуть было не спросил Тюльпен об этом странном угре, но она заговорила первой.
— Сегодня вечером тебе звонила Бигги, — сказала она.
Трамперу вдруг захотелось выпустить очень симпатичный пузырек воздуха.
— И чего она хотела? — спросил он, завидуя тому, как легко может общаться угорь.
— Поговорить с тобой.
— Она ничего не передавала? С Кольмом все в порядке?
— Она сказала, что они собираются уехать на уикэнд, — зевнула Тюльпен. — Так что, если ты позвонишь и никого не будет дома, не беспокойся.
— Так вот для чего она звонила, — произнес Трампер. — И ничего не сказала про Кольма?
— Она сказала, что ты обычно звонишь по выходным, — ответила Тюльпен. — А я этого и не знала.
