Меч Константина

Европой и вешают на нас все ее грехи?..

Газета пошла по рукам. Всем хотелось полюбоваться атаманшей и ее умными мыслями о нас.

— А ведь они сделали глупость, господа, — торжественно объявил Фашист, сверкая очками. — Публично признали, что мы существуем. Раньше они делали вид, что никакого движения сопротивления нет. А теперь признали нас реальной силой и забеспокоились. Это победа, господа. Наша тактическая победа.

Шеф-поваром сегодня был Паша, и он, раз такое дело, пообещал приготовить на ужин что-нибудь праздничное. Но пока мы пили в кают-компании за победу, Паша на кухне взорвался. Мы услышали грохот и его вопль, покидали стаканы и бросились туда.

Малыш стоял посреди кухни, видом был страшен, а печка-буржуйка, на которой грели воду и все остальное, распустила железные крылья. Волосы у Паши дымились, бровей не было, и лицо как в боевой спецназовской раскраске. На груди дотлевала огромная дыра в рубашке. Довершала картину угрожающе поднятая рука. В руке была бутыль с соляркой для разжигания дров в печке.

— Кто?! — с дрожью в голосе вопросил Паша.

Варяг взял у него бутыль и понюхал.

— Бензин. Ты бензином разжигал печку?

— Кто это сделал, изверги? — еще более мучительно произнес Паша,

Кто-то за дверью уже надрывал пузо от смеха. Раздвигая толпу, вперед выбрался Кир..

— Ну я, — сказал он, кривя губы.

Паша смотрел на него, и постепенно взгляд его становился все более осмысленным.

Тут уже весь отряд принялся ухахатываться, по одному перетекая обратно в кают-компанию. На кухне было слишком тесно для. свободного выражения чувств.

Пока Паша приходил в себя, Кир поставил рядом две табуретки, спустил штаны и лег.

— Ну давай, что ли, воспитывай, чего стоишь.

Глядя на все это растерянно, Паша вытер с лица копоть, отчего стал еще разукрасистее, и молвил:

— Ты это… штаны подтяни… и топай за инструментом… чинить печку будем…

Праздничный ужин пришлось готовить на костре. Правда, рассчитывать на что-то более роскошное, чем уха из рыбных консервов, жареные грибы из консервов и вареная сгущенка все равно не приходилось. Прощеный Кир, ухмыляясь до ушей, один стрескал целую банку сгущенки. Мне пришло в голову, что эта подмена солярки на бензин не то чтобы четвертая попытка убить, а просто хулиганская месть. Пара канистр с бензином хранилась на базе на всякий случай.

Опять взяли гитару, Варяг начал тихо перебирать струны. И тут всех удивила Леди Би. Нет, не удивила. Сразила наповал. Сначала она исчезла, затем явилась в кают-компании плывущей царевной-лебедью. В белом длинном, с красными цветами, платье, с пушистыми распущенными волосами. Она шла, и вместе с ней плыла невидимая волна чего-то необыкновенного. Это моментально все почувствовали. Сразу стало ясно, что никакая это не «американка» Леди Би, не говоря уже о Лоре Крафт, а настоящая русская красавица Василиса.

— Жар-птица! — восторженно выдохнул Папаша и стал шарить рукой в поисках фотокамеры, с которой не расставался даже в постели.

И все тут же согласились, что Василиса — Жар-птица, и никто более. Зоркий Папашин глаз выхватил самое главное.

Несколько человек, наэлектризованные Василисиной волной, поднялись ей навстречу. Она молча улыбалась, никому не давая руки. Взяла у Варяга гитару и опустилась на диван. Все ждали какого-нибудь чувствительного романса, но струны зазвучали неожиданно резко и страстно. Василиса запела сильным голосом, полным совсем не тех чувств, на которые все настроились. Она пела о ненависти!

Зло решило порядок в стране навести.
Рукояти мечей холодеют в руке,
И отчаянье бьется, как птица, в виске,
И заходится сердце от ненависти!
Ненависть — юным уродует лица,
Ненависть — просится из берегов,
Ненависть — жаждет и хочет напиться
Черною кровью врагов!

Леха смотрел на нее ошеломленно, растерянно, восхищенно. Весь отряд в этот миг был влюблен в Василису, Всем было понятно, что в Жар-птицу она превратилась в этот вечер не для одного только Лехи, а для каждого из нас И пела длявсех вместе и для каждого в отдельности. Василиса пела о борьбе.

Испытай, завладев
Еще теплым мечом
И доспехи надев, —
Что почем, что почем!
Разберись, кто ты — трус
Иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус
Настоящей борьбы.

И когда рядом рухнет израненный друг
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
Оттого, что убили — его, не тебя, —

Ты поймешь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забрал —
Это смерти оскал! —
Ложь и зло, — погляди,
Как их лица грубы,
И всегда позади —
Воронье и гробы?

Песня смолкла. Смущенно улыбнувшись, Василиса передала гитару командиру. Глаза просили о чем-то. И будто в уступку первым ожиданиям всех присутствующих, командир взял аккорды песни о двух лебедях, запел взволнованно, вдохновенно.

Она жила под солнцем — там, Где синих звезд без счета, Куда под силу лебедям Высокого полета.

Ты воспари — крыла раскинь — В густую трепетную синь, Скользи по Божьим склонам, — В такую высь, куда и впредь Возможно будет долететь Лишь ангелам и стонам.

Но он и там ее настиг — И счастлив миг единый…

И хоть конец был грустный, всем стало ясно: Леха и Василиса отныне повенчаны песней и никуда им друг от друга не деться. Ясно всем, кроме них самих. В этот вечер они для всех остались «на высшем небе счастья», хотя ни разу не обменялись ни взглядом, ни словом.