Вокруг были горы, утро, прозрачный туман. Невдалеке виднелось синее пятно джипа. В нескольких метрах от машины Федор увидел лежащего человека. Опасаясь чего угодно, он медленно подошел ближе. Тело лежало неподвижно, похожее на труп.
Федор внезапно понял, что это лежит он. Первой была мысль о том, как холодно ночью в горах. Он бросился к телу и стал тормошить его.
…Очнувшись, он вспомнил все, до мельчайших подробностей.
Аглая проснулась от нового звона стекла. Дед Филимон, дремавший на табуретке, вздрогнул, тотчас окружившись аурой пыли, и нацелил винтовку на дверь кухни.
– Не надо, дедушка, – сказала Аглая, – там свои.
– Откель знаешь?
– Это Федор, дедушка.
– Чего ж он стекло бил? – волновался и недоумевал дед. – Есть же битое.
– Дедушка, ну какой же герой-спаситель ходит по чужим следам?
– Ну да, ну да, – озадачило деда Филимона. Но ружье он не опустил. Крикнул: – Федька! Ты, что ли?
Вместо ответа явился сам Федор. Бледный и осунувшийся, небритый, похожий на рыцаря печального образа. Поглядел исподлобья тоскливыми глазами.
– С одной стороны, видимо, я, – сказал он, – а с другой – очевидно, совсем не я. А вы кого ждали?
– Ну а те… ну которые, – боялся радоваться дед, – ты с ними как?
– Их проглотили горы.
Федор посмотрел на ногу Аглаи, взял у деда ружье, приставил дуло к замку наручников и бестрепетно выстрелил. Железка распалась на две части.
– Я отвел их в пещеру с золотом, – сказал он, глядя ей в глаза.
– Ты… – она смотрела на него в ужасе.
Федор протянул ей руку, но Аглая сжалась в углу.
– Я пытался предупредить их, как мог. Они не вняли.
– Ты принес их в жертву, – пробормотала Аглая. Ее била крупная дрожь, темные круги под глазами стали почти черными.
– Нет. Я не делал этого. Это чушь. Дай мне руку, мы уедем отсюда и забудем всю эту историю.
Аглая качала головой.
– Как же это можно забыть?.. Ты не должен был… Уходи, Федор.
– Вот как, я снова в опале? Что я «не должен был»? Надо было оставить тебя этим волка?м на растерзание? – Федора душил гнев, едва сдерживаемый. – Я отвел их туда, чтобы выкупить тебя. Там лежала гора золота, как будто для этого и предназначенная…
– Она не для этого была предназначена, – тихо перебила его Аглая. – Ты знал это.
– Не знал. И не знаю, – отчеканил Федор. – И в мыслях не было.
– А должно было быть. Надо же думать, прежде чем…
– Так, – зло сказал он. – Значит, я кретин и злодей?
– Нужно испытывать себя и мотивы своих поступков, – потупилась Аглая.
– Ты не понимаешь…
– Это ты не понимаешь, – бросила она, вскинув голову. Глубоко запавшие глаза смотрели почти безумно, с мукой.
– Или ты даешь мне руку, или я уезжаю.
– Уезжай, – после короткой паузы сказала она.
– Ну вот и поговорили, – криво усмехнулся Федор.
Он открыл окно кухни и перелез через подоконник.
– Дед, ты со мной?
– Да как же я ее тут оставлю? – горестно воскликнул дед Филимон.
– Как знаешь. – Федор спрыгнул на землю.
Дед потер дулом ружья висок и вздохнул:
– Ты бы мне сказала, что ль, о чем вы тут разговаривали, будто малахольные какие?
В купе поезда, медленно уходящего с барнаульского вокзала, было парко, словно сюда провели отдушину прачечной. Радио бравурно напутствовало отъезжающих. Позднее лето махало на прощание попестревшими ветками кленов. Федор опустил окно ниже и выключил звук.
– Ну, как говорится… – сосед по купе поставил на столик бутылку водки, отвинтил крышку и разлил в стаканы по маленькой. – За все, что было, чтоб оно еще раз было.
Он чокнулся стаканом о стакан, выпил и в ожидании посмотрел на Федора.
– Извините, не пью.
– Давно? – с пониманием отнесся пассажир.
Федор, не ответив, расстегнул рюкзак и достал рубашку, чтобы переодеться.
– Не переживай, – ободрил сосед. – Ты молодой. Организм, как говорится, крепкий. Твое от тебя не уйдет. Врачи запретили или так, баба?
Федор встряхнул рубашку, и на пол со стуком упало нечто увесистое, закутанное в платок. Недоумевая, что бы это могло быть, он подобрал вещь и развернул.
– О! – сказал сосед. – Все-таки баба. Что ж медальончик без цепки?
Федор почувствовал, как пылают у него щеки. На ладони лежало Аглаино богатство – золотой кругляш с Женой, имеющей во чреве. Девчонка с диким характером и непредсказуемым поведением, не желавшая видеть его, даже не попрощавшаяся, каким-то образом исхитрилась подсунуть подарок.
Первым желанием Федора было выкинуть медальон в окно, а вместе с ним и записку, не читая. Затем ему стало интересно, какие мотивы были у нее на уме. Он хотел выйти из купе, но сосед остановил:
– Да сиди, читай спокойно. Баба, она дело такое. Комфортабельность любит. А я покурю пойду.
Когда дверь закрылась, Федор развернул записку. «Это чтобы расплатиться с твоими долгами», – говорилось там. Даже подписи не было.
Он порвал бумагу на мелкие клочки и высыпал за окно. Потом взял со стола стакан, поднес ко рту, помедлил и выплеснул водку вслед утраченной надежде, разлетевшейся вдоль железной дороги.
Москва оказалась неожиданно шумна, кичлива, бестолкова. Федор не был готов к подобной перемене, оглушавшей, будто ведро мерзлой воды на голову, и с первой же минуты захандрил.
Но за пестрым балаганным фасадом столицы было и другое. Из-за стекол зданий и машин, из отдушин метро и дверей магазинов, с чердаков и из подвалов, даже из глубины человеческих глаз на него смотрело нечто. Оно вымораживало душу пещерным холодом и выгрызало на сердце свое клеймо: помни о нас всегда. Тайный пещерный народец давал знать, что их владения давно простираются повсюду и первопрестольная – всего лишь одна из клоак бесконечного подземелья.
Впервые осознав жестокую тяжесть девкиного дара где-то в районе Уральских гор, через которые медленно тащился поезд, Федор решил, что ни о чем жалеть не будет. Ни об оставленной в Золотых горах слепоте, ни о потерянной любви, ни о мятежном хаосе, наполнившем душу. Да и не терял он любовь, вдруг подумалось ему. «Спроси у цветка – почему он вырос там для тебя?» Разве так теряют любовь? Нет, так ее находят. С вершины горы либо падают, ломаясь насмерть, либо сходят, обретая любовь к миру, лежащему внизу.
Но теперь между ним и миром стоял легион пещерных жителей.
…Федор шагал по коридорам клиники, разглядывал номера на дверях. Коридоры ветвились, как в лабиринте, по ним гуляли на костылях и на колясках травмированные, забинтованные люди. Между пациентами лавировал вечно спешащий медперсонал.
– Простите, – Федора нагнал человек в накинутом белом халате и с портфелем в руке, пытливо заглянул ему в лицо, – не вы ли правнук полковника Шергина?
– Вы ошиблись, – сухо сказал тот и сделал попытку пойти дальше.
Незнакомец загородил ему дорогу, раскинув руки в неуклюжем приветственном жесте, выдававшем острое желание поболтать здесь и сейчас.
– Нет-нет, я вас узнал, – запротестовал он. У него было круглое лицо, очки в тонкой оправе, большие
