Антошка с недоумением смотрит на приезжего. Ну, ничего себе! Сразу видать – не местный. А может он иностранный шпион, раз не знает, что у них в городе в кассах отродясь билетов не бывало? Кто в такой давке будет билеты-то проверять? Контролеры тоже, небось, не сумасшедшие.
Антошка подозрительно рассматривает приезжего – усталое осунувшееся лицо, поношенный костюмчик с ромбиком на кармане, потемневшие от курева, похожие на непрожеванную гречневую кашу зубы.
– Неее, – мысленно решает она, – свой, командировочный, скорей всего. А жаль. Вот здорово было бы, если бы я шпиона поймала. Сразу бы прославилась на весь Советский Союз, во всех газетах были бы мои фотки. Вот тогда Светка Сысоева точно бы от зависти сгорела, даром, что председатель совета дружины. А меня еще и в Артек бы послали – опытом делиться. Так-то, Светочка.
Пока Антошка мечтала, командировочному со всех сторон объясняли что так, мол, и так – нету в кассах билетов. Нету, и никогда не было.
Давным-давно, когда Антошка была еще совсем маленькая, автобусы ходили с кондукторшами на борту. Вот тогда был порядок в танковых войсках. Без денег в автобус нечего было и соваться. Даже здоровые мужики этих кондукторш опасались. Сидит она, бывало, как капитанша пиратского флагмана на мостике, – зубы железные, безрукавка, берет на рыжем перманенте и, что самое удивительное, перчатки с обрезанными концами, а из них красные, как сосиски, грязные от мелочи пальцы торчат.
Все свое детство Антошка мечтала стать кондукторшей. Прямо таки дождаться не могла, поскорее вырасти, взгромоздиться на кондукторское сидение и тоже лихо на всех покрикивать да бренчать мелочью в кожаной сумке через плечо, но опоздала... В один прекрасный день те все куда-то подевались.
Точно, как в сказке, пришел в их город человек с волшебной дудочкой, и кондукторши покорно ушли на край света вслед за его тихой мелодией. В автобусах поставили металлические кассы самообслуживания. Жители, однако, отказались проявлять социалистическую сознательность: 'Никита Сергеич, – сказали, – нам когда еще обещал, что жить будем при коммунизьме – вот она и наступила! Таперя бесплатно ездить будем'.
Как же, поездили!
Городское начальство почесало-почесало затылок, и решило в обязательном порядке распространять среди граждан проездные билеты. Хочешь зарплату или пенсию получить – изволь купить билетик. Так с тех пор автобусы и ездят с пустыми кассами. Хоть на металлолом их сдавай.
Впрочем, и автобусы теперь не те. Раньше были отечественные с круглыми, глазастыми фарами да с широкой во всю морду улыбкой, а теперь их сменили заграничные икарусы с иностранным выражением лица.
Поначалу-то в городе очень даже обрадовались новым автобусам. И света, и места больше, особенно в двойных, соединенных резиновой гармошкой, сразу же получивших кличку 'диван-кровать'. Но не долго радовались. Как навалило снежку 'по самое не балуй', подморозило да развезло потом весенней грязищей, так икарусы и забастовали. 'Нету, – сказали, нашего согласия в таких условиях трудиться'. Пришлось гражданам по морозцу, да под дождичком на работу пехом прогуливаться.
С тех пор автобусы стали у них в городе такой же редкостью, как, к примеру, моржи в Африке.
Тяжело отдуваясь, автобус переехал через новый мост, построенный на месте прежнего, деревянного, ежегодно сносимого звереющей по весне рекой. Увидев внизу ее серое, ленивое тело, забурьянившую набережную и белый жилой массив вдалеке, Антошка обрадовалась. Можно сказать – приехали.
Автобусная масса редеет. Лягнув своего измочаленного партнера и наградив его на прощанье 'пердилом огуречным', сошла и прошагала носом вперед мнимая интеллигентка. Не задержался и он сам. Антошка проводила глазами его сутуловатую, преследуемую сигаретным дымком фигуру, и ей почему-то стало жаль парня. То ли потому, что тетка разделала его, как селедку, по косточкам, то ли оттого, что на просторе показался он Антошке щуплым и заброшенным, как их дворовый пес Босый.
Автобус поехал дальше, и перед Антошкиным взором поплыли старые, покосившиеся постройки обреченного на слом частного сектора – подслеповато прищурившиеся из-под наличников домишки, с такими же подслеповатыми старухами за пыльными стеклами, беспечными курами на крылечках, облезлыми половиками на заборах.
Еще минута и загрохочет вокруг стройка, автобус станет полупрозрачным, Антошка плюхнется на заднее сидение и будет следить за бывшими пассажирами, шагающими вперед, но одновременно убегающими назад вместе с уменьшающимися в размерах домами, котлованами, рыжими песочными горами и чахлыми саженцами вдоль дороги, проложенной на месте бывшего леса.
Когда-то они с матерью часто приезжали сюда по выходным. Народу на речке и в лесу было хоть пруд пруди. Вся округа так и звенела от голосов, ударов волейбольного мяча, песен под гармонь и комариного зуда.
Сойдя с автобуса, они углублялись в лес по сиреневатой, пятнистой от тени и выцветших фантиков тропинке и долго бродили в поисках свободной полянки, то и дело натыкаясь на раскинувшие свои одеяла и гамаки таборы отдыхающих.
В просветах между деревьями виднелись нелепо, точно медведи в цирке, расхаживающие босиком по скрывшимся в траве сучкам и задоринкам пузатые фигуры в семейных трусах и цветных комбинашках. Дорогу перебегали мокрые, до посинения накупавшиеся пацаны. Из кустов несло костерком, шашлыком, и слышались возгласы типа 'чтой-то стало холодать, не пора ли нам поддать', 'вздрогнем', и 'дай, Бог, не последнюю'.
Антошка с завистью оглядывалась, ей страсть как хотелось в этот шум и гам, у нее слюнки текли при виде тех раздавленных помидоров и крутых яиц, но мать твердой рукой уводила ее от чужого веселья, и приходилось тащиться все дальше и дальше, пока, наконец, они не располагались где-нибудь в тиши, вблизи муравьиной кучи или осиного гнезда...
Давно это было. Теперь на месте бывших зарослей высятся девятиэтажки и зияют котлованы. Почти пустой автобус весело дотрюхивает до конечной, а Антошка, как всегда не вовремя, задумывается над законом невезения, хорошо изученном ею на разнообразных примерах из жизни соседей, одноклассников, да и на собственном. Иногда одна, совсем может быть и не большая ошибка, тянет за собой целую вереницу цепляющихся друг за друга неприятностей и из этой кучи уже никогда не выбраться... Взять хотя бы Антошкину мать!
Если бы она семнадцатилетней дурехой не влюбилась и не родила бы Антошку, а как все нормальные люди, закончила бы десятилетку, то и не маялась бы всю жизнь лаборанткой на Хим-дыме, не кричала бы надсадно, как выпьет, свою излюбленную частушку 'я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик', не обзывала бы мужчин 'кобелями бесхвостыми', не завидовала бы замужним подругам.
То ли дело тетя Нина, с которой мать девять лет просидела за одной партой. Та, не только школу, та даже институт ухитрилась закончить, и теперь живет, как сыр в масле катается. И хоть все у нее есть и муж, и работа, и квартира двухкомнатная – нельзя сказать, чтоб она уж как-то особенно загордилась. Наоборот, только муж в командировку намылится, как она скорей звонит матери на работу и в гости зовет: 'Приходи, Зин, посидим без помех, как люди – выпьем, молодость вспомним'.
Антошка до сих пор обожает ездить к тете Нине, а уж когда маленькая была, то и дело приставала к матери 'поедем да поедем'. В доме у той всегда вкусно пахло пирогами, коврами, дорогой полированной мебелью, и Антошка наслаждалась простором, свободой и обилием интересных штучек, расставленных по полкам или спрятанных в легкодоступных местах. Пока взрослые на кухне попивали водочку из толстеньких, хрустальных граненышей, Антошка, не упуская из виду нить их разговора, то и дело цапала из вазочки шоколадные конфеты и увлеченно инспектировала содержимое ящиков комода, серванта и письменного стола в гостиной. Чего тут только не было! Но больше всего ей нравилась коллекция тетьнининых пуговиц. В жизни своей она не видела такой роскоши. Антошка и сейчас была бы не прочь поиграть с пуговичками, но возраст уже не позволяет.
Уезжают они обычно от тети Нины с полными сумками добра. К Антошкиному восхищению, та, не глядя, сдергивает с вешалок совсем еще нестарые платья, юбки, кофточки и отправляет в предназначенную для них с матерью 'ссобойку'. При этом она, как бы извиняясь, говорит: 'У тебя, Зинуля, руки золотые, а я, неумеха, чуть, что не так – хоть выбрасывай'.
Мать подарками не брезгует (чик-чик ножницами и форси себе в новом платье), но, на прощание расцеловавшись с подругой, в сотый раз поблагодарив, уже на лестнице всегда мрачнеет, и весь обратный путь Антошка помалкивает, зная, что в эти минуты она может наорать ни за что, ни про что, а потом
