Мы замолчали, а Сашка Пушкин сказал лениво:
— Они были самые богатые, знатные, больше других потеряли, поехав за мужьями в Сибирь…
Ей же ответил, что не любит современную поэзию потому, что пишут ее чаще для заработка, торгуя душой.
— В одной книге я прочла, что в поэзии нет молодых и старых, богатых и бедных, мужчин и женщин, есть только таланты и бездарности. Можно спорить, воевать, я не признаю только нахальство и демагогию, невежество и категоричность. Еще есть вопросы?
У Осы горели щеки, блестели глаза, она даже помолодела, а Сашка Пушкин сжался, а Ланщиков восторженно сказал:
— Хороша оплеуха!
Но Оса на подхалимаж отреагировала неожиданно:
— Вам такая не поможет, Ланщиков, хоть вы по-своему очень способный человек. И это самое трагическое…
Мы ее не поняли, а Сашка Пушкин с тех пор сидел на ее уроках молча, никогда больше не читал посторонние журналы, хотя раньше на всех гуманитарных уроках зарывался в них как крот.
И она же о нем как-то сказала:
— Пушкин — барометр общественной фальши в вашем классе, по его реакции я строю урок…
Сашка никогда к ней не подходил, но всегда на перемене оставался за своей партой, делая вид, что смотрит в тетрадь. Им обоим было интересно друг с другом, и Ланщиков жестоко ему завидовал. Он себя считал самым способным по литературе из мужской половины класса, и ему не верилось, что Пушкин его затмил в глазах Осы. Хотя он писал сочинения на десять страниц, а Сашка — на десять строк.
Я стал болтлив, как девчонка. В писанину втягиваешься, как в алкоголь. А может, дело в том, что надо выболтаться, и не с кем. Митьку теперь вижу редко, Антошка — в глухой оппозиции, а родителей я не ахти как интересую, лишь бы был здоров.
Вчера Оса отвела нас после уроков в вестибюль, ее урок был последним, мы с ней стояли, пока все одевались, я показывал ей книжку «Декабристы рассказывают», мне ее дядя Гоша прислал. И вдруг мы услышали голос Сашки Пушкина. Странный голос, точно ему на шею накинули петлю.
— Как вы смеете!
Мы бросились к вешалке. И я остолбенел. Он орал, оказывается, на Наталью Георгиевну.
— Я давно за тобой наблюдаю, не притворяйся, — не поможет. Я тебя за руку схватила, когда ты по карманам шарил.
Сашка белел с такой быстротой, точно его покрывали сметаной, он только открывал и закрывал рот без слов.
Наши толпились вокруг, совершенно ошалелые. Даже Варька молчала, переводя глаза с завуча на Пушкина и обратно.
— Обыщите меня! — наконец выдавил Сашка.
— Конечно, обыщем. А ну разожми кулак!
Он протянул вперед руку. Она не дрожала. И когда он открыл кулак, я увидел, что в глазах Натальи Георгиевны заметалось беспокойство.
— Спрятал? Ничего, найдем! Проверьте его карманы!
Никто не шевельнулся.
— Я кому говорю! Антошка вскрикнула:
— Вы ошиблись, честное слово, он не мог…
— Почему? Что он святой? Ну если вы такие непринципиальные, мямли, я сама…
Саша Пушкин стоял неподвижно, пока она, привстав на цыпочки, шарила в его карманах. Ничего не найдя, она вскрикнула с раздражением:
— Что же ты тут делал? Я тебя видела между чужих пальто…
— Он очень рассеянный… — пояснила Зойка Примак, — он никогда свое пальто не узнает, по метке его находит, как в детском саду. Вот, видите, ему мама вышила на подкладке буквами — «Разиня».
— Ладно, расходитесь, на нет и суда нет. — Завуч смутилась и хотела выйти из круга девятиклассников, но Саша Пушкин вдруг стал перед ней.
— И все? — Лицо его выражало невероятное удивление.
Наталья Георгиевна в недоумении на него посмотрела.
— Вы оскорбили меня, назвали вором, обыскивали и не считаете нужным извиниться?
Варька дергала его за рукав, Ланщиков присвистнул. А Сашка стоял с таким растерянным видом, точно его внезапно разбудили.
— Это еще что за глупость?
Она махнула рукой, собираясь отойти, и тогда он сказал:
— Я не буду ходить в школу, пока вы не извинитесь!
И пошел к двери.
Наталья Георгиевна так растерялась, что сказала Осе:
— Как вам это нравится? Наглость…
— Но ведь он прав. — Голос Осы был абсолютно спокоен.
Наталья Георгиевна прицельно на нее посмотрела, потом на нас. Я подумал, что она похожа на панночку из «Вия», когда та верхом на Хоме Бруте ездила, и нечаянно усмехнулся. Она это заметила и сразу переключилась на меня.
— Ах, тебе смешно, Барсов, ты уверен, что сдашь все двойки, что тебя переведут в десятый?!
Спрашивается, а я при чем?! Вот так невинные люди и гибнут!
Сегодня засек Митьку. Он, оказывается, Антошку ждет после школы за углом, где табачный киоск. Специально вышел раньше меня, буркнул, что «некогда», а сам там застрял, сигареты изучал, как таблицу умножения. А когда она пошла в его сторону, спрятался и появился перед ней неожиданно. Я все видел, я возле подъезда школы застрял, Оса попросила меня ей тетради домой отнести, и я ее минут семь ждал.
Смешно, мы же с Митькой друзья, зачем из такой ерунды секреты устраивать?!.
Интересное кино! Вызвали нас сегодня на педсовет. Ветрову, как члена комитета, Стрепетова, как комсорга, Рябцеву — старосту, а Ланщикова и меня — ни за что ни про что, вместо греческого хора.
Сашки Пушкина не было, только его отец и мать. Они у него такие молодые, что я удивился. И совершенно не солидные, хоть и физики, пришли оба в костюмах тренировочных, шерстяных, точно на лыжную прогулку.
Наталья Георгиевна рассказала о случае в вестибюле, честно, как было, ничего не передергивая. Хотя взрослые иногда переиначивают, как им выгодно. Потом попросила учителей высказываться.
Первой вылезла Кирюша, теребя платок и никому не глядя в глаза. Она говорила неестественным голосом, что Саша Пушкин слишком высокого о себе мнения, для него нет авторитетов…
Таисья Сергеевна сообщила, что у Пушкина несоразмерно большое самолюбие, что таким в жизни придется трудно, и родители должны отрезвить его.
Только Эмилия Игнатьевна, наш мудрый Дед Мороз, покачала головой, когда ее пригласили выступать.
— Чего воду толочь? И так все ясно, парень с завихрениями, как все таланты, но его обидели, а он уже не ребенок…
Осе Наталья Георгиевна долго слова не давала, пока Зоя Ивановна не вмешалась. И тогда Оса сказала, что требование Саши Пушкина справедливо, что признание ошибки только укрепляет авторитет учителя.
Мы переглянулись со Стрепетовым, Рябцева поджала губы. Потом Оса добавила, что нельзя всех учеников под одну гребенку причесывать, надо беречь достоинство человека, закаливать трудностями может быть и полезно, но осуществлять это надо другими методами…
— У него нет друзей, он эгоист! — сказала Наталья Георгиевна. И ее поддержала Рябцева.
— Правильно Наталья Георгиевна возмущается! Подумаешь, аристократ! Да кто он такой, чтоб перед ним взрослые извинялись? Из таких и вырастают наполеончики.