С полчаса я стоял у окна после ее ухода, хотя начались танцы, пока мимо не прошла Оса с Кирюшей. До меня донесся их разговор. Кирюша ее уговаривала не уходить.
— Не могу, тошно…
— Но хоть цветы возьми.
— Не хочется.
Слова долетали до меня туманно, я как будто до сих пор не пришел в себя, мне один раз новокаин кололи, когда воспаление надкостницы сделалось, очень похожее состояние.
— А не переживай; на всех сердца не хватит! Подумаешь, не стоит он твоих нервов!
— Я так ждала, весь вечер ждала, что он подойдет, поймет…
— Он тебя на всю жизнь возненавидел… Все-таки парень, а ты его мордой об пол перед всеми…
Неужели это обо мне? Да нет, ерунда! Чего ей переживать! Из-за меня?! Но почему она ушла с вечера, он только начинался, потом мы договорились с учителями пойти вместе бродить по ночной Москве, есть же традиция…
Но тут в коридор вбежала Варька Ветрова и сразу меня заметила. Она была очень взволнованная и очень торжествующая. Тут же сообщила, что Лисицын с ней объяснился во дворе, просил ждать его после армии, что она обещала…
Если она надеялась, что я начну ее ревновать, она ошибалась. Мне в таких случаях девчонки сразу становились неинтересны. Я никогда не отбиваю, как Ланщиков.
В коридоре стали появляться отдельные пары, здесь было темнее и уютнее, они кружились, никого не замечая, налетая друг на друга, как во сне. Белели платья. Казалось, девчонки крутятся в одиночку, темные костюмы парней растворялись в темноте.
— Пошли! — потянула меня за руку Варька. Я помедлил секунду.
Только-только меня коснулась коса Антошки, пушистая и теплая.
И пока Варька не взяла меня за руку, это ощущение оставалось, не таяло…
— Ты права, не надо усложнять себе жизнь! — И я начал не в такт ее кружить, но Варька быстренько ко мне приноровилась. Она мгновенно настраивалась на партнера…
Вернулся из суда. В ушах до сих пор крик матери Митьки, когда она услышала, что ему дали пять лет, она же болеет, боится, наверное, что не доживет до встречи…
На скамье подсудимых сидели все — и Митька, и те парни, которые его били. Он не поднимал глаз, может, потому, что в зале было много накрашенных девчонок, подружек из компании Ланщикова. Они переговаривались и с конвойными, с посетителями, они-то не смущались, чем-то неуловимо похожие на нашу Рябцеву.
Парни были вроде нормальные… Среди них — два студента, да и погибший оказался студентом МГУ. Остальные — из ПТУ, и только Ланщиков — школьник. Я напрасно оглядывался, думал, может, и он в зале, но потом вспомнил, что он «болеет». Наверное, мамочка его запаслась вагоном справок…
Митькина мать похудела, прямо в скелет превратилась, она только из больницы вышла, она ни с кем не говорила, плакала молча, непрерывно, даже не замечая, что по ее лицу текут слезы, она на Митьку и не смотрела. А я от него не мог отвести глаз. Такой он был маленький, бритый, сжавшийся, так мучился, что на него все смотрят.
Выступали разные свидетели, говорили, что молодежь не умеет проводить свободный досуг, ругали администрацию школ и ПТУ, которые мало контролируют, что делают учащиеся, а я думал: «Ну чем, например, виновата наша Зоя Ивановна, что все так случилось?! Ведь у нее больше девятисот человек в школе, разве она может отвечать за каждого?!»
А потом ко мне подсела в зале суда Рябцева. Она стала толстая, волосы покрасила в рыжий цвет — страшней войны, она похвасталась, что уже зарегистрировалась с Ланщиковым, ей достали специальное разрешение из-за ее «положения». И я первый раз в жизни пожалел Ланщикова. Чем видеть такую день за днем, лучше в тюрьму…
Она ни чуточки не стеснялась и я подумал, что если бы не знал настоящих девушек вроде Антошки, Варьки или даже Афифы, я бы возненавидел на всю жизнь женский пол. У нее ни одной извилины в голове нет, одна жадность и наглость. Она перемигивалась с конвойными, с подсудимыми, потом ко мне придвинулась, но меня так передернуло, что даже эта дубина поняла, скривила губы и засмеялась.
— Невинненький ребеночек?!
— Думаешь, Петька долго с тобой будет нянчиться?! — не выдержал я.
Она и не моргнула.
— Очень он мне нужен! Захочет развестись, пожалуйста, только чтобы квартира была на мое имя и машина, а с этим я судьбу свою всегда устрою.
— А если не согласится?
— У него родители грамотные, юристы, они ему все объяснят, будет шелковым…
Да разве за таких можно судить? Тоже мне — жертва! Рябцева сама приставала ко всем мальчишкам в классе, даже учителя о ней говорили — «сексуально озабоченная девица»…
Антошка тоже в зале была, я ее не сразу заметил, но она слышала, как Митька сказал, когда ему дали последнее слово, что не просит никакого снисхождения. Пора становиться мужчиной и отвечать за свои поступки.
Тут его мать упала без звука, даже перерыв сделали, приехала «Скорая», ее увезли, но на другой день она пришла в суд и слышала приговор. И вот никак я не могу забыть ее крик, прямо наваждение…
Опять поругался с матерью. Надоело слушать, как она сначала деньги тратит, а потом переживает, что не то купила, что хотела… Я бы повесился при такой жене, так и заявил, а она назвала меня паразитом. Наверное, права, в мои годы пора и зарабатывать, но когда и как? Сейчас я сдаю в геологический, уже отхватил две пятерки, в частности, за сочинение. Мне даже на секунду захотелось позвонить Осе, поблагодарить, но потом посмеялся над собой. Очень я ее интересую!
От дядьки Гоши пришло письмо, зовет в партию, если провалюсь. Он, кажется, полностью успокоился, перегорел, хотя и спрашивал, не видел ли кто из нас Афифу?! Оказывается, он ей деньги перевел, а она все отправила обратно без единого слова. Вот это характер!
А Нинка наша надумала вдруг замуж выскочить. Ее познакомили с одним старикашкой, ему больше сорока, вдовец, у него двое пацанов, пяти и семи лет. И вот где логика?! То мать страдала, что Нина — старая дева, а теперь злится, кричит, чтоб не смела себе петлю на шею вешать, что нечего на себя такую обузу брать.
Вчера они у нас на кухне целый вечер сидели, ругались, а меня одна ее фраза поразила. Нинка сказала матери, что не может больше жить «никому не нужной».
— Да ты соображаешь, что такое — парни, чужие парий?!
— Они заброшены, им-то я и нужна…
— В мачехи идти?! Сумасшедшая? Да с твоей красотой…
— Я Дмитрию Степановичу всю правду о себе сказала. Да, он знает, что я его не люблю, но мальчикам нужна мать, они очень славные и меня так радостно встретили…
— Они тебе еще покажут радость! — Мать кипела, ее злило, что Нина с ней не считается, что все решила самостоятельно. А моя мать — командир, у нее отец по стойке «смирно» всю жизнь. Она и меня пытается взнуздать, но, когда она очень развоюется, я просто беру ее на руки и ношу по комнате. А если не помогает, не засмеется, я ее на шкаф сажаю, пусть остынет до прихода отца…
Я решил Нину выручать, зашел в кухню и матери говорю:
— Уймись, хватит воспитывать, лучше бы пирог сделала…
Она у нас пироги печь мастерица. Но тут она уж очень развоевалась. Крикнула мне «брысь!», как коту, даже скалкой запустила. Пришлось призвать к порядку и посалить на шкаф.
Сдал все экзамены, три пятерки, одна четверка, да и та, потому что проспал. Опоздал на экзамен со своим потоком, потом долго ходил, уламывал, чтоб позволили доедать. Они никак не хотели понять, что человек мог устать как собака. Мне председатель комиссии даже заявил:
— У вас железные нервы, молодой человек! Проспать последний экзамен — феноменально!
