Труды и дни мистера Норриса

— Да иди ты? Вот уж, право. Как раз к нему подходит… Так вот, к Шмидту в руки попала целая пачка писем, которые Прегниц писал какому-то юнцу. Бог его знает, где он их достал. Весьма, должно быть, забавные были письма, если Прегниц был готов рискнуть шкурой, чтобы только их выкупить. Мне бы такое даже и в голову не пришло. Раз уж ввязался в драку — держи удар. Но у всей этой публики смелости ни на грош…

— А твой приятель, часом, не выяснил, что дальше сталось со Шмидтом? — спросил я.

— Да нет, не думаю. Зачем ему? А что вообще может статься с такого рода типами? Сейчас, наверное, где-нибудь за границей, транжирит денежки. У меня такое впечатление, что он таки успел содрать с Прегница весьма солидный куш. И мне, честно говоря, плевать, где он и что с ним. Кому какое дело?

— Я знаю одного человека, — сказал я, — которому это может быть очень даже небезынтересно.

А несколькими днями позже я получил письмо от Артура. Он был уже в Мехико, и ему там совсем не нравилось.

Позвольте, мой мальчик, дать Вам совет со всей серьезностью, на какую я только способен: пусть Ваша нога никогда не ступит в сей отвратительный город. Правда, в плане материальном я сумел обеспечить себя большей частью привычных мне удобств. Но полное отсутствие интеллигентного общества, по крайней мере в том смысле, который я вкладываю в это слово, причиняет мне неизъяснимые страдания…

О делах своих Артур практически ничего не написал; он стал осторожней.

«Времена весьма дурные, но если в целом, жаловаться грех» — только он себе и позволил. Однако на тему Германии он все же дал себе волю:

Я положительно дрожу от негодования, едва только вспомню о рабочих, попавших во власть к этим людям, которые, что бы там ни говорилось, суть преступники, не больше и не меньше.

И еще, чуть ниже:

Это и в самом деле трагедия: видеть, как даже и в наши дни умный и неразборчивый в средствах лжец способен обмануть миллионы.

В заключение он отдал должное Байеру:

Человеку, которого я всегда уважал и которым восхищался. Я чувствую гордость оттого, что могу сказать: я был ему другом.

В следующий раз весточка от Артура пришла в июне с открыткой из Калифорнии:

Греюсь на солнышке в Санта-Монике. После Мехико здесь настоящий рай. Намечается у меня небольшое предприятие, не без связи с киноиндустрией. Думаю и надеюсь, что дело может оказаться весьма доходным. Скоро напишу еще.

И он действительно написал, причем, вне всякого сомнения, куда скорее, нежели намеревался. Со следующей же почтой я получил еще одну открытку, датированную днем позже:

Случилось самое страшное. Сегодня ночью уезжаю в Коста-Рику. Все подробности — оттуда.

На сей раз пришло короткое письмо:

Если Мехико было Чистилищем, то здесь настоящий Ад.

Моя калифорнийская идиллия была грубо прервана появлением ШМИДТА!!! Изобретательность у этого создания поистине сверхчеловеческая. Он не только проследил меня дотуда, но умудрился разобраться в истинной природе того маленького начинания, которое я уже понадеялся было довести до успешного конца. Я оказался целиком в его власти. Пришлось отдать ему большую часть моих заработанных тяжким трудом сбережений и незамедлительно уехать.

Вы только представьте, у него хватило наглости предложить мне нанять его на работу, как прежде!!!

Не знаю пока, удалось ли мне сбить его со следа. Едва смею на это надеяться.

По крайней мере сомневаться Артуру долго не пришлось. Вслед за письмом вскоре пришла открытка:

Приехало ЧУДОВИЩЕ!!! Попробую Перу.

Время от времени до меня доходили слабые отзвуки дальнейших перипетий этого странного путешествия. В Лиме Артуру не повезло. Шмидт объявился через неделю. Оттуда гонка с преследованием переместилась в Чили.

Попытка истребить гадину успехом, к сожалению, не увенчалась, — написал он из Вальпараисо. — Я только вызвал в нем прилив яда.

Мне показалось, что Артур, на свой витиеватый лад, признался таким образом в попытке подослать к Шмидту наемного убийцу.

Тем не менее именно в Вальпараисо, судя по всему, было наконец заключено перемирие. Ибо следующая открытка, с известием об отбытии поездом в Аргентину, ознаменовала собой новое положение вещей:

Уезжаем нынче днем, вместе, в Буэнос-Айрес.

Слишком подавлен, чтобы писать сейчас длинные письма.

Сейчас они в Рио. Или, по крайней мере, были там, когда я в последний раз о них слышал. Предсказать их дальнейшие перемещения попросту невозможно. В любой день Шмидт может отправиться на поиски новых охотничьих угодий и увлечет за собой Артура, упирающегося на ходу полунанимателя, полупленника. Эту их новую деловую связку разрушить будет куда труднее, чем прежнюю. Отныне и во веки веков они обречены скитаться по земле вдвоем. Я часто думаю о них и прикидываю, что стану делать, если в силу какой-нибудь несчастливой случайности наши пути пересекутся. Не то чтобы я слишком жалел Артура. Ведь в конечном счете добрая часть денег наверняка достается ему. Вот только он сам себя очень жалеет.

«Скажите мне на милость, Уильям, — гласила заключительная фраза его последнего письма, — что я такого сделал, чем я все это заслужил?»

,

Примечания