деле шанс.
— Гениальный! — оборвал Михал своего загорелого мучителя.
— Считай, на два года она вырвет тебя из этой среды. Два года не будет доступа к наркотикам, не то что здесь. Если, конечно, не заниматься их добычей серьезно. За этот срок есть надежда выздороветь.
— Два года в казармах — терапия что надо, — ухмыляется Михал.
— И еще. Тебе полезно ненадолго оторваться от семьи.
— Не понял?
— Твоя родительница на тебе зациклилась. И это понятно. С тобой ей гораздо проще, чем с отцом. Никакого секса, надежно, безопасно. Ребенок должен любить мать, потому что зависит от нее. Вот она и не хочет, чтобы ты повзрослел. Подсознательно желает твоей зависимости. Не от наркотиков, естественно. По крайней мере пока. Она хотела бы, чтоб ты навек принадлежал только ей. Понятно, в армию ты пойдешь без особой радости. Обстановка там, конечно, стрессовая. Но если два года продержишься без наркотиков, то после демобилизации это будет уже сущим пустяком.
Само собой. Всякое говно для меня ужасно полезно, злился про себя Михал.
— А знаешь, почему я ужасно люблю ходить в горы? — неожиданно спросил врач. — Тащиться целый день с тяжеленным рюкзаком за спиной — порядочная глупость. Но когда его наконец снимаешь, такое чувство, будто вот-вот полетишь, — улыбнулся он.
Вместо напутствия, подумал Михал. Гран мерси. Уж лучше бы я, кретин, учился.
Предписание, которое мать принесла с таким ужасом в глазах, было в Восточную Словакию.
Весь первый год как пыльным мешком прибитый. Жуткая апатия. Теперь уже все равно. Просто мы где-то заблудились. Почти каждое второе воскресенье приезжает мама. Ночным скорым. Только мне все равно ничем не помочь.
А Ева? Осталось одно воспоминание.
— Это не опасно — быть сапером? — ужасается мама.
— Нормально.
— Михал, скажи мне правду.
— Да совсем не опасно. Бывает, месяц, а то и два, если ничего не находят, работы вовсе нет.
— С чего это ты вдруг разжирел? — удивляются ребята в казарме. Первые полгода в армии худеет почти каждый. — Всё бы тебе чем-нибудь отличиться, а?
Знали бы они, отчего я толстею. Или, вернее, почему до этого был глиста глистой.
В субботу увольнение — коллективная вылазка в кино. Даже в местный клуб в конце концов привезли «Челюсти»[17]. Билеты заказаны за месяц. Ребята летают по роте, словно перед дембелем.
В пятницу командир в наказание отменяет увольнение.
А мне до фонаря. Как и все остальное.
Впрочем, лучше делать вид, что злюсь, как все. Пусть не думают, будто я чокнутый.
Проблемы обыкновенной жизни. Все нормализуется, обещал доктор. Со временем. Два года — большой срок. Это точно.
Вот когда эта проклятая история могла закончиться, подумал сейчас Михал.
Неужели и впрямь во всем виноват случай?
А что же еще? Постоянно преследует ощущение, будто я скорее мертвый, нежели живой. Словно меня стерли резинкой. Все время страх, что никогда уже больше не испытаю радость, счастье, нежность… Что угодно, лишь бы чувствовать по-настоящему!
— Поедешь завтра старшим грузовика в Прешов. Вместо того чтобы тут бить баклуши, делать-то ведь все равно нечего, — ухмыляется командир роты.
— А что в Прешове?
— Отвезешь туда кое-какие медикаменты или что-то там еще.
Господи боже!
Рай для наркоманов.
Склад медикаментов возле изолятора, обычно закрытый на два замка, решетку и пломбу. Металлические ящики с запаянными крышками, даже пару упаковок морфия незаметно не вытащишь. Все или ничего. Но каждый ящик на строгом учете. А если он вдруг пропадет? Заведут уголовное дело. Один за другим сокровища покидают склад. Никаких шансов.
Гора чудесных ящиков, сваленных за грузовиком.
— Быстро вынести и снова закрыть! — командует военврач, нервный оттого, что два солдатика проникли в его зарешеченное королевство. — А потом грузите в кузов.
Не выкроить ни одной дозы из такого богатства?
Михала вдруг осенило.
— Эй, ты! Чего стал как пень посреди дороги. Подай-ка на тротуар, — приказал он шоферу.
Водитель что-то пробурчал, но приказ есть приказ. Выхлоп грузовика чихнул струйкой черного дыма.
— Давай на меня! — заорал Михал, перекрывая шум мотора. — Ну, давай, давай! Крути влево! Еще!
Скрип металла.
Из медпункта вылетел военврач.
— Дурачье зеленое! Расстрелять вас мало! Ужас какой! Вы что тут натворили, идиоты?!
Один из ящиков наполовину раздавлен задним колесом.
— Это я виноват… А то мы всю дорогу перегородили, — на лице Михала искреннее раскаяние.
— Да кому это мешало, черт возьми!
Врач пнул ногой искалеченное железо.
— Ты понимаешь, что значит списать такой ящик, тут каждая ампула на строгом учете! — Он покачал головой и вдруг заорал на водителя: — Проваливай в задницу со своей колымагой!
Дыра в сплющенной жести. За всю службу Михал не видел никого таким расстроенным, как этого начальника медпункта.
— Придется все списать в присутствии комиссии. Найти аптекаря, свидетелей. Как положено по инструкции.
— А хотите, я раздобуду запальный шнур, какую-нибудь взрывчатку и грохну. От вашего ящика только пыль останется!
— Ты что, сапер?
Михал кивнул.
— Головой мне за это ручаешься!
Это уж точно, подумал Михал.
— И передай командиру роты, чтобы впредь он таких старших посылал куда подальше! Я к нему приду с актом о ликвидации, пусть подпишется как свидетель.
Значит, не будет увольнительных, сообразил Михал. И чуть не расхохотался. Вытащил из прохода двухколесную тележку, на которой возили в изолятор термосы с едой. Осторожно водрузил туда смятый ящик. В роте выписал требование на получение тринитротолуола, детонатора и запального шнура. Доложил командиру о случившемся, подписал бумаги, провез тележку через двор казармы, на складе боеприпасов получил все необходимое и направился к плацу.
Только бы пронесло, подумал он.
Быстро втащил ящик в кусты. Хорошо еще, что уже выросли листья. Снова весна. Он сорвал жестяную крышку. От первых двадцати упаковок — одни осколки.
Черт, неужели все было напрасно, помертвел Михал.
Наконец показались коробки с треснутыми, но не раздавленными ампулами. Под их поврежденными горлышками было то, что он искал. Остается только вытянуть шприцем. Михал внимательно осматривал упаковку за упаковкой. Из одиннадцати еще удастся вытянуть немного морфия. Ну, может, кубиков сто
