все законы писаны, есть и устные, но обязательные к исполнению). И к вопросу 'что мне привычно?' добавляется вопрос 'что мне разрешено (запрещено)?'.
Противоречие официального закона менталитету нации (например, навязывание демократических норм в монархической стране или наоборот) всегда порождает политическую нестабильность и хаос в головах. Если привычно, с молоком матери впитано одно, а закон заставляет делать другое - это уже повод для невроза и разлада человека с самим собой.
Однако вопросы типа 'что мне привычно?' и 'что мне разрешено?' далеко не исчерпывают мотивации человеческой деятельности.
Прагмативная мотивация касается вопросов необходимости, вынужденности действия. Практика корректирует как менталитет, так и формальную букву закона. Как, в какую сторону - важный вопрос.
Человеку психологически комфортно, если он не приучен дедами-прадедами воровать, закон ему запрещает и возможности воровать нет. Комфортно и в обратном случае - если он представитель воровского народа, живет по воровскому закону и добывает воровством себе средства к пропитанию. Мы увидели двух разных людей, которых роднит только одно: гармонизация разных пластов мотивации действия.
Итак:
- Что мне привычно?
- Что мне разрешено?
- Что мне необходимо?
И - четвертая мотивация - эмотивная - предполагает ответ на вопрос:
- Что мне приятно, доставляет наслаждение?
Дисгармония, разлад рефлективных, нормативных, прагмативных и эмотивных мотиваций деятельности порождает в человеке психопатические явления 'разделения в себе'.
В обратном случае - если мое удовольствие совпадает с моими привычками, с законами моей страны и с потребностями повседневной практики - я являюсь психологически уравновешенным человеком, пребывающим в состоянии духовного комфорта. Я с радостью иду на работу и с радостью же возвращаюсь вечером в семью. Мое отношение к близким - ровное, стабильное, пронизанное традиционалистским резонерством. Я не учу детей, а поучаю их, словами только подкрепляя примеры из жизни. Из той жизни, которая катится согласно моей воле и желанию, движется так, как я и считаю нужным. У меня нет конфликта с жизнью, если она доставляет мне приятное через разрешенное и необходимое через традиционное.
Привычно сеять хлеб? Разрешено его сеять? Необходимо его сеять? Нравится его сеять? - если ответы на все вопросы положительны, то мы получаем в итоге воспетый классикой типаж 'сеятеля-богоносца', хранителя мудрости предков, носителя фольклора, соли земли.
Вклинивается капитализм - и Лев Толстой чуткой душой подмечает разлад в крестьянской душе: хлеб сеять привычно, разрешено, хочется, но уже невозможно. Нива больше не может прокормить всех земледельцев. Скрепя сердце, они бросают сельский дом и, удрученные, уходят в города на заработки.
Независимо от того, как сложится в городах их судьба (у многих складывалась вполне успешно), эти бывшие сеятели уже в душе глубоко несчастные люди. Суровая необходимость отняла у них привычное, желанное и законное дело. Многие из них годы спустя вцепятся с неистовостью нерасчерпанной страсти в пригородные садовые участки, создав уникальный тип советского садовода - горожанина, люто тоскующего по земляной работе, жителя каменного 'билдинга', наслаждающегося деревянной избой...
Катастрофа 1991 года (как и пять лет предшествовавшей ей 'перестройки') стали для русского мужчины испытанием куда более серьёзным, чем урбанизация ХХ века. Реформы далеко и полностью развели по сторонам все имеющиеся в человеке мотивации.
Вот типичный современный россиянин: работает там, куда закинул случай (а не там, где хотел бы), получает нищенскую зарплату, но из-за потребительских похотей влезает в хомут ипотеки, автомобиля в кредит, дорогостоящего отдыха (и из-за этих шалостей физически голодает, попадает в долговую яму и т.п.). Перед предками ему мучительно стыдно, потому что в их глазах он - презренный ловкач и сластолюбец, живущий не по средствам, нечистый на руку, все, что он делает - глубоко противно традициям его народа...
Каковы его отношения к власти и закону? Самые плачевные.
Психология общения человека и общества нормальна только в том случае, если это взаимоотношения частного и общего. Если же человек не чувствует себя частью общества, отчужден, отстранен от общества, то отношения, конечно, патологизируются. Само славянское слово 'счастье' произведено от слова 'со-частие' и означает 'соучастие' в жизни коллектива, обладание правами. Ему противостоит понятие 'изгойства' - т.е. лишения прав участвовать в жизни коллектива. Человек, который так или иначе влияет на коллектив, человек, к которому коллектив прислушивается, мнение которого коллектив уважает - СЧАСТЛИВЫЙ. Соответственно, человек, который не влияет ни на что, человек, чьё мнение и позиция никому не интересны и ничего не меняют - несчастный человек.
Не сопротивляясь власти, народ не оказывает ей в то же время и никакой поддержки, оставляя власть и государство как бы 'висеть в воздухе', без надежной опоры. В этих условиях, в частности, закон и норматив не имеют более никакого значения.
Все и всяческие социологические замеры в РФ показывают: базовые представления народа и власти о добре и зле, о правде и справедливости, о полезном и вредном кардинально расходятся. Помимо нулевого (или даже отрицательного) значения морального авторитета власти существует серьёзный разрыв между законами РФ и необходимостью. Если закон запрещает воровать, а дети голодные плачут, а работы нет никакой - как быть?!
Это децентрирует русского человека, приводит его в состояние психологического дискомфорта, постоянного внутреннего спора с самим собой. Человек утрачивает самоидентификацию, перестает понимать свое место в мире и свою роль в обществе.
'Бытовое бешенство' мужчины проистекает по следующей формуле: 'втягивание -сделка - компромисс с совестью - обманутость'. Иногда человек, как целостное, большое 'Я', бескомпромиссно отрицает некую реальность. Отрицает её целиком, оберегая собственную самоидентификацию. Но гораздо чаще жизнь ВТЯГИВАЕТ человека. Втягивая, жизнь обещает некое благо, которое важнее исповедуемых принципов.
Втянулся - совершил, как тебе кажется, сделку. Одни мотивации волевым решением смял, задвинул - чтобы удовлетворить другие. СНИЗОШЕЛ до грязного и недостойного тебя, как тебе самому кажется, дела. У каждого это грязное и недостойное - свое. Специфическое, но в то же время оно у каждого ЕСТЬ. Дискомфорт на этом уровне довольно острый, но человек все ещё сохраняет центр мотиваций, повелевающий всем поведением.
Но далее следует самое страшное. Ты-то, может, и снизошел, но к тебе-то не снизошли. Твое большое 'Я', обеспечивавшее целостность твоих мотиваций, разрушено, изнасиловано, принесено тобой в жертву - а ради чего? Ради пустоты?
Получается, жизнь 'замазала' тебя, сделала соучастником того дела, которое ты при иных условиях наблюдал бы со стороны (сильно на него негодуя), и обманула! И ты уже лишен прежнего права осуждать данную ситуацию как посторонний, но лишен и предполагаемых плодов омерзительной для тебя ситуации! Делал дело, за которое будешь себя казнить, ради цели, казавшейся важнее укоров, а теперь и укоры получил, и цели не достиг...
Это и есть ситуация 'бытового бешенства' - ситуациях, при которой в жутком хаотическом смешении винишь всех подряд и без разбору - и власть, и себя, и случай, и близких, на что-нибудь якобы спровоцировавших тебя, и судьбу. Ситуация, при которой крики и ругань бессистемны и бессодержательны, удары и порча вещей по принципу 'что под руку подвернется', обиды - на всех сразу и ни на кого конкретно и т.п.
В чем психическая природа 'бытового бешенства'? Исчезает мотивационный центр личности. Если прежде он, хотя бы и в дисгармоничном виде, но был, подавляя одни мотивации и выдвигая вперед другие, то после ОБМАНА он просто рассыпался. Потому и поведение человека становится НЕМОТИВИРОВАННЫМ - ведь центральная система мотивации у него была сперва расшатана, а затем - рухнула.
Для личности гармоничной - той, которая должна делать то, что привыкла и получает удовольствие от необходимого для выживания, крушение мечты и надежд порождает тихую грусть. ЕДИНАЯ мотивация не удовлетворена, но это не значит, что она перестала быть.
А если обманута надежда, которую и до обмана часть тебя считала преступной, унизительной, отвратительной? Если ты и так - даже в случае достижения цели - был бы в глубоком разладе с самим собой и собирался 'после победы' ходить свечки ставить, грех свой замаливать? Если победа твоя была бы пирровой, даже если была бы победой?
А тут ещё вместо победы - поражение. Пиррово поражение! Сделки с совестью и гордостью были напрасны. Здесь и следует взрыв психики, выплеск бытового бешенства, детонирует которое любой, даже самый ничтожный повод.
Я себя не ломал, делал то, что должен был делать, - и ничего не вышло: тихая грусть.
Я себя сломал, сделал то, чего не должен был делать, да к тому же ещё и ничего не вышло - бытовое бешенство.
Преодоление пандемии бытового бешенства лежит через примирение людей с самими собой. В гармонизации традиции, необходимости, законности и потребности. Бытовое бешенство - это завихрение ненависти, перепутавшей причины и следствия, начало и конец. Это 'эдипов комплекс' и самоедство потерявшей себя личности. Соответственно, рекомендуется выделение четкого объекта ненависти, отрицания, вне и поодаль от себя и своих близких (даже если это просто дьявол или бес, воспринимаемые как враждебные тебе личности).
Важен и элемент оправдательности - т.е. снятие фиктивного покрова вымороченной добровольности (скажем, подписывал, руку поднимал, 'да' говорил, голосовать ходил и т.п.) с поступков, имевших ВЫНУЖДЕННЫЙ характер.
Психологи фиксируют частный случай 'стокгольмского синдрома' - человек, принуждаемый к чему-либо, желая снять психологический дискомфорт подчиненности, собственной слабости и ведомости, внушает себе 'задним числом', что сам хотел этого или чего-то наподобие этого. При этом человек попадает в психологическую ловушку: теперь он разделяет и ответственность за дело, которое его вынудили делать другие люди или обстоятельства. Если человек раскрутит цепочку в обратном порядке и снимет с себя ответственность за то, что только принужден был исполнять, то почувствует немалое облегчение.
Очень ярко иллюстрирует это художественное творчество. Возьмем для примера художественный фильм 'Единственная дорога' югославского режиссёра Владо Павловича. События, о которых рассказывает фильм, длились три дня, с 23 по 25 апреля 1944 года, в Словении. Чтобы хоть как-то обезопасить себя, гитлеровцы посадили за руль советских военнопленных. Пленные вели машины в наручниках, цепь от которых связывала их с охранником.
Об этом - песня В. Высоцкого 1973 г., очень точно диагностирующая состояние русского мужчины ельцинского и постельцинского времени: эдипов комплекс, одновременные с ним попытки оправдать своих насильников, чтобы не было так стыдно за свою бездеятельность, и вытекающая из этого безадресная ненависть, выплескиваемая чаще всего на себя и близких:
