крови.
— Доктор, когда к вам можно на прием? — полушутя, полусерьезно спрашивает Кузнецов, задрав штанину и рассматривая больную ногу. Грязная повязка сползла, капли густой, зеленоватой жидкости медленно сочатся из раны.
ГЛАВА VIII
ПАРТИЗАНСКАЯ КЛЯТВА
Дождь не перестает, облака сплошь закрывают небо. Вода уже не впитывается в землю, и заросшая травой лесная дорога покрылась частыми лужами. Обходить их нет сил и мы понуро идем напрямик. От промокшей одежды познабливает, говорить никому не хочется. Там, на востоке, за сотни километров линия фронта. А ближайшая цель — продвигаться к Беловеже. Может быть, в глубине Беловежской пущи удастся встретить партизан.
Вдруг послышался чей-то голос. Где-то впереди, по петляющей среди деревьев дороге идет кто-то навстречу, посвистывая и напевая. Поспешно прячемся в кусты.
Кто он?! Вряд ли чужой затянет такую песню?
Из-за деревьев показалась фигура человека. Тоже босиком, от дождя прикрыл плечи мешком.
— Здравствуйте! — Кузнецов, а за ним и мы вышли на дорогу.
Человек остановился. С минуту он нас рассматривает, соображая, с кем имеет дело.
— День добрый!
— Откуда вы? — вступаем в переговоры Кузнецов и я.
— Тут рядом, из деревни. А вы кто?
Что ему сказать? Встреча с ним может привести к спасению. Упустим — тогда все, пропадем!
— Из плена мы, — отвечает Кузнецов.
— Из плена? — с сомнением переспрашивает незнакомец, рассматривая обросшего рыжей бородой Кузнецова.
— Вы верьте, верьте нам! — Я приблизился к крестьянину. — Вот у меня диплом сохранился. Я институт окончил там, на востоке! — Торопливо достаю из клеенчатого мешочка синенькую книжку.
Он глянул из развернутый диплом, но не стал его читать. Пошарил в карманах брюк, вынул бумагу и махорку, свернул козью ножку. Закурил не торопясь, выпустил струю дыма, еще раз внимательно осмотрел нас.
— Вот что, хлопцы... или товарищи, не знаю как вас называть... Сейчас дорога выйдет в поле. Шагайте прямо, как шли. Около леса моя жена, пасет деревенское стадо. Вы к ней подойдите, скажите я послал. Она вас накормит чем-нибудь. Ждите меня, я долго не задержусь.
— А вы... сей-час ку-да? — взволнованно спрашивает Сахно.
— В соседнюю деревню. Шурин обещал поросенка продать.
Тряхнув мешком, он пошел своей дорогой. Потом обернулся, крикнул:
— Не бойтесь!
Лес скоро кончился. Недалеко от опушки ходит небольшое стадо коров, вдали виднеются низкие избы. Стадо пасет худенькая женщина, в руках у нее длинный кнут. Она как будто и не удивилась, заметив идущих к ней незнакомых людей. По ее бледному, уставшему лицу видно, что она уже ко многому привыкла. Ни о чем не спрашивая, молча выслушала Кузнецова.
— Вы подождите моего мужика. — Вытащила из кармана намокшего пальто завернутый в тряпочку кусок крестьянского сыра и протянула нам. — Он придет, еще что-нибудь раздобудет.
— Спасибо и за это! — поблагодарил Клавдий — А костер здесь разжечь можно? Нам бы обсушиться...
— В лес идите, там незаметно.
С трудом раздули огонь. Поворачиваясь у костра, кое-как сушимся.
— Встань-ка, Алексей! — обратился Кузнецов к Сахно. — Пойди, поглядывай из-за куста. Ты самый высокий, если кто пойдет — увидишь.
Сахно нехотя поднялся, отошел в сторону дороги, что ведет из леса.
Прошло часа полтора-два. Тревога все больше закрадывается в душу. Кто он, встретившийся в лесу? Что мы о нем знаем?
— Возвращается! — услышали мы голос Сахно.
Крестьянин вернулся все с тем же пустым мешком.
— Ничего не вышло, — объясняет он, садясь у костра. — Не столковались. — Сдерживая досаду, продолжает. — У нас так говорят: если идешь к кому с полным мешком, то будешь братом родным, если несешь полмешка — то двоюродным, а с пустым, как я, так и не родня совсем. — Он с силой бросил палку в огонь. — Ну, накормила вас жена?
— Да, спасибо. Как деревня-то ваша называется? — поинтересовался Мрыхин.
— Доброволье. У нас в деревне учительница живет, восточница. Я к ней зайду, она продуктов подбросит.
— А вас как зовут?
— Данило-пастух — все знают. И мы хлебнули горя. Успел уже у немцев в тюрьме посидеть, в Белостоке. Сейчас с женой скот пасем — тем и живем. — Его не по возрасту морщинистое лицо показалось еще старше, заметней стала седина на небритых щеках.
— А почему не поверили, что мы из плена?
— Думал, вы евреи из гетто. Вот он, рыжий, очень походит на еврея. — Данило вопросительно посмотрел на Кузнецова.
Кузнецов расхохотался, подмигнул мне.
— Не угадал, брат. Русский я, вологодский. Рыжими-то у нас хоть пруд пруди. Сами про себя и поговорку придумали: рыжий да красный — человек опасный.
Данило впервые улыбнулся. Несколько минут молчим, подбрасываем сучья в огонь.
— Что дальше делать будем?. — обратился Кузнецов к Даниле.
— Ждать надо. Тут рядом два стога сена. Забирайтесь туда на ночь. Поживите здесь несколько дней, может быть, с неделю. Партизаны должны появиться, а меня они разыщут обязательно.
— Эх, поскорей бы!
Данило поднялся.
— Скоро стемнеет, пойдемте покажу, где сено.
Затоптали костер и гуськом пошли за пастухом. Дождь все накрапывает, в воздухе висит густая пелена сырости. Сквозь тучи, закрывающие горизонт, блеснул луч заходящего солнца и исчез. Надвигается ночь.
Два стога сена стоят рядом, над каждым из них — навес из еловых веток, укрепленный на четырех жердях.
Данило попрощался с нами.
— Завтра утром ждите меня.
Спим по-заячьи, часто просыпаясь, прислушиваясь. Конечно, Данило не вызывает подозрений. Но ведь и доверились ему во всем, сразу и полностью, не только потому, что чувствовали в нем своего человека. Изнемогли, почти потеряли надежду встретить партизан.
Чуть свет, продрогшие, в невысохшей одежде вылезли из стога. На небольшой поляне, скрытой высокими деревьями и кустарниками, разожгли костер. Мрыхин пошел с ведром к ближайшему полю и скоро
