— Вроде бы да.
Я бросилась к окну и выглянула на улицу. Пустой пакет из-под чипсов, все лето мирно пролежавший на асфальте, летел над тротуаром, подгоняемый порывами ветра. А потом полил дождь, и мир за окном изменился.
Улицы и сады из тусклых и серых от пыли сделались темными и блестящими, яркая зелень деревьев стала почти черной.
Это было прекрасно.
Воздух стал свежим, ароматным и прохладным. Запах мокрой травы хлынул мне навстречу, когда я, рискуя вывалиться, высунулась из окна по пояс.
Мне на лицо падали частые крупные капли, тяжелые, как градины.
Я люблю грозы. Только в грозу я пребываю в мире с самой собою. Бушующая стихия меня успокаивает.
Очевидно, это не только потому, что я странная; тому есть строго научное объяснение. Грозы насыщают воздух отрицательными ионами, и хоть я и не понимаю, кто они такие, но знаю, что они благотворно влияют на самочувствие. Когда я прочла об этом, то даже купила комнатный ионизатор, чтобы дышать грозовым воздухом все время.
Хотя с настоящей грозой он не сравнится.
Снова загремел гром, и комната озарилась серебристыми сполохами.
В мгновенной вспышке света стол, стулья и остальная мебель в гостиной показалась мне испуганной, как люди, которых внезапно разбудили, включив верхний свет в спальне.
Дождь лил и лил, и я чувствовала, как при каждом ударе грома что-то вздрагивает у меня внутри.
— Правда, удивительно? — спросила я, с улыбкой оборачиваясь к Дэниэлу.
Он стоял в двух шагах от окна и наблюдал за мной. Взгляд у него был внимательный и серьезный.
Я тут же застеснялась. Еще подумает, что я чокнутая, если радуюсь ливню.
Потом странное, напряженное выражение исчезло с его лица, и он улыбнулся.
— Забыл, что ты всегда любила дождь. Как-то ты мне сказала, что во время дождя чувствуешь, что твой внутренний мир соответствует внешнему.
— Неужели? — совсем засмущалась я. — Неудивительно, что ты считаешь меня тронутой.
— Я? Нет! — горячо возразил он.
Я улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ одним уголком рта.
— Я думаю, ты удивительная, — сказал он.
У меня земля ушла из-под ног.
Потом мы надолго замолчали. Я пыталась придумать что-нибудь легкое и немного обидное, чтобы ослабить напряжение, но не могла вымолвить ни слова. Я онемела. Я была абсолютно уверена, что мне сделали комплимент, но не знала, как следует ответить.
— Отойди от окна, — наконец сказал он. — Не хочу, чтобы тебя ударило молнией.
— Будем откровенны: если это может случиться с каждым, то и со мной тоже, — ответила я, и мы оба с готовностью рассмеялись.
Хотя дистанцию по-прежнему соблюдали очень тщательно.
Дэниэл закрыл окна, и шум грозы остался снаружи.
Гром рокотал, ревел и гудел над нами. Дождь лил без остановки, и к пяти часам вечера стало темно, почти как ночью. Комнату изредка озаряли вспышки молний. По стеклам ручьями бежала вода.
— Кажется, лето кончилось, — сказал Дэниэл.
Мне стало грустно, но только на миг.
Я всегда знала, что это не навсегда, и надо жить дальше.
А осень я люблю. Осенью я покупаю новые сапоги.
Наконец гроза исчерпала всю свою силу, и дождь стучал в окна тише и ровнее. Он успокаивал, гипнотизировал, создавал особый уют. Я лежала на диване, укрытая пледом, и блаженствовала от ощущения тепла и безопасности.
Я читала книжку и ела шоколад.
Дэниэл сидел в кресле, грыз печенье, читал газеты и смотрел телевизор, выключив звук.
Кажется, за два часа мы не сказали друг другу ни слова.
Я то и дело вздыхала, ворочалась и бормотала себе под нос: «Ого, вот здорово» или «Обалдеть, лучше просто не скажешь», а Дэниэл улыбался в ответ, но не думаю, что это можно считать разговором.
Общаться нас заставил только голод.
— Дэниэл, я ужасно хочу есть.
— Ну…
— И не говори, что я весь день лопаю шоколад и не могу быть голодной.
— Я и не собирался, — будто бы удивился он. — Я знаю, что с печеньем и конфетами у тебя отношения особые. Хочешь, чтобы я тебя куда-нибудь сводил?
— То есть мне придется вставать с дивана?
— Намек понял. Хочешь пиццы?
Что за человек!
Он открыл ящик одного из своих странных шкафов и достал кипу листовок и брошюрок меню пиццы с доставкой на дом.
— Вот полистай и реши, чего ты хочешь.
— А это обязательно?
— Нет, если не хочешь.
— Но как же я тогда узнаю, что можно заказать?
Дэниэл стал читать мне вслух.
— Корочка мягкая или хрустящая?
— Мягкая.
— Тесто из пшеничной муки или с отрубями?
— Из пшеничной! Отруби — придумают же такую гадость.
— Порция маленькая, средняя, большая?
— Маленькая.
— Ну ладно, тогда средняя.
Когда заказ был сделан, наш разговор прервался.
Мы смотрели телевизор, ели, обменивались репликами. Не могу припомнить, когда я в последний раз испытывала такое счастье.
Я нисколько не преувеличиваю, особенно если учесть, что пару недель подряд всерьез думала о самоубийства.
За вечер два-три раза звонил телефон, но, когда Дэниэл подходил, трубку вешали. Подозреваю, что это была какая-нибудь из сотен его бывших подруг. Мне даже стало неуютно, потому что я вспомнила, как сама вот так звонила мужчинам, которые разбивали сердце мне. Будь у Гаса телефон, я, наверно, проделывала бы это по десять раз в день.
Потом Дэниэл отвез меня домой. Я настояла, чтобы он высадил меня у светофора.
— Нет, — запротестовал он. — Ты промокнешь насквозь.
— Дэниэл, пожалуйста, — взмолилась я. — Боюсь, Карен увидит твою машину.
— И что тут такого?
— Она меня со свету сживет.
— Мы имеем полное право видеться.
— Возможно, — согласилась я. — Но мне с ней еще жить в одной квартире. Ты бы так не храбрился, будь она твоей соседкой.
— Пошли вместе, и я сам с ней разберусь, — пригрозил он.
