— Не осталось? — потрясенно протянул он.
«Что, съел?!» — злорадно подумала я.
Но мне тут же стало стыдно. Нечестно срывать зло на Гасе из-за того, что я сержусь на папу.
И вдруг ужасно захотелось рассказать Гасу все, объяснить, почему со мной трудно, отчего я стала угрюмой и вздорной. Хотелось понимания и снисхождения, ласки и сочувствия. Поэтому я без промедлений начала скорбную повесть о жизни с папой, необходимости давать ему деньги, вечной их нехватке, о…
— Люси, — нетерпеливо перебил меня Гас, — я знаю, что нам делать, — сверкнув улыбкой, уверенно сказал он. — У тебя ведь есть чековая книжка?
Чековая книжка? Я несколько оторопела. Чековая книжка? Какое отношение это имеет к тому, что я несчастна?
— Так вот, бармен — мой знакомый, — с сияющими глазами продолжал Гас. — Он обналичит твой чек, если я за тебя поручусь. Выписывай чек, Люси, и дело в шляпе, — прямо-таки лучился счастьем Гас.
— Но, Гас, — возразила я, чувствуя себя, хоть и не следовало бы, мошенницей, — у меня на счету нет денег, и вообще я уже превысила кредит. — Честно говоря, я ждала от Гаса совсем других слов.
— Да ну, плюнь, — бодро откликнулся Гас. — Ведь это всего лишь банк, что они тебе сделают? Собственность — это воровство, давай, Люси, нанесем удар по системе!
— Нет, — дрожащим голосом сказала я. — Правда не могу.
— Ну что ж, Люси, значит, поезд наш ушел, грачи улетели, можно отправляться по домам, — поджал губы он. — Пока, рад был тебя видеть.
— Ладно, погоди, — вздохнула я и полезла в сумку за чековой книжкой, стараясь не думать о страшном звонке из банка, который не заставит себя ждать.
Гас прав, решила я, это всего лишь деньги. Но я не могла избавиться от ощущения, что всегда должна только отдавать, а хотелось бы, чтобы кто-нибудь, разнообразия ради, дал что-то и мне.
Я выписала чек, и Гас пошел с ним к стойке. Судя по тому, сколько он там пробыл и выражению лица бармена, получить деньги было непросто.
Наконец он вернулся с кружками в руках.
— Полный успех, — улыбнулся он, запихивая в карман, в свой карман, разумеется, комок смятых бумажек. Я заметила, что «молния» на его джинсах заколота булавкой.
— Сдача, Гас, — сказала я, силясь не допустить в голос злобные нотки.
— Какая муха тебя укусила, Люси? — проворчал он. — Ты, малышка, что-то сегодня жадничаешь.
— Правда? — От ярости у меня закружилась голова. — Значит, это я жадничаю? Разве не я заплатила почти за всю твою выпивку?
— Ну, — вознегодовал он, — если ты так, скажи, сколько я тебе должен, и я отдам, как только получу пособие.
— Отлично, — кивнула я. — Так и сделаем.
— Вот твоя сдача, — буркнул он, швыряя на стол пригоршню банкнот и мелочи.
В этот момент мне стало ясно, что вечер пропал, пропал окончательно и бесповоротно. Не то чтобы до того все было очень хорошо, но я, по крайней мере, могла надеяться, что станет лучше.
Зная, что это оскорбительно, я взяла деньги и принялась их считать.
Чек был выписан на пятьдесят фунтов, а вернул он мне около тридцати. На напитки для нас двоих — даже учитывая аппетиты Гаса — не могло уйти целых двадцать фунтов.
— А где остальное? — спросила я.
— Ах, это? — он явно разозлился, но пытался не подавать виду. — Не думал, что ты будешь против, но я угостил Винни — это бармен — зато, что помог нам, и, по-моему, это справедливо.
— А остальное где?
— Пока я там стоял, подошел Кейт Кеннеди, и я решил, что и его надо обиходить.
— Обиходить?
— Угостить. Люси, он душа-человек, чудный парень!
— И все-таки должны были остаться еще деньги, — восхищаясь собственной твердостью, сказала я.
Гас засмеялся, но несколько натужно.
— …И я… гм… одолжил ему десятку, — наконец сознался он.
— Ты одолжил ему десятку из моих денег? — спокойно спросила я.
— Ну да. Не думал, что ты станешь возражать. Ты ведь как я, Люси, ты — свободный дух. И на деньги тебе плевать.
Он еще долго разглагольствовал, потом запел «Представь себе» Джона Леннона, хотя единственная строчка, которую он помнил наизусть, была про отсутствие собственности. Он устроил настоящий спектакль — картинно протягивал вперед руки, строил мне многозначительные гримасы.
— Ах, Люси, представь, что нет владений, представь, что нет владений, ну же, подпевай! Предстаааааавь, что неееет владееений! Йе-е-е-е-е-еее!
Он замолчал, ожидая, что я рассмеюсь, но я не рассмеялась, и он продолжал:
— Может, скажешь, я циник и не знаю, что несу…
Раньше я была бы тронута и очарована его пением. Рассмеялась бы, обозвала его ужасным типом и простила бы.
Но не теперь.
Я не сказала ни слова. Не могла. Не могла, и все тут. Я даже не сердилась: чувствовала себя полной дурой. Мне было слишком стыдно, чтобы сердиться. Стыдно за себя.
Весь нынешний вечер был упражнением в ограничении морального ущерба в моем старании утаить от себя самой, как я расстроена. Теперь же мне открылся весь ужас происходящего.
Почему меня не оставляет ощущение, что это случается со мной постоянно, думала я. Потом бегло вспомнила всю свою жизнь и поняла: потому, что это действительно случалось со мною все время. И с папой та же история. Залезть в долги, чтобы давать ему деньги на выпивку.
А Гас разве не вытягивал из меня деньги? У него-то самого вечно в карманах пусто. В самом начале я с радостью снабжала его. Думала, что помогаю ему, что я, именно я ему нужна.
Тут я все поняла, и от неожиданного озарения мне стало совсем плохо. Дура набитая, идиотка несчастная! Все всё знали, кроме меня! Уболтать меня ничего не стоило. Бедная Люси, ей так не хватает любви и тепла, что она готова их покупать. Она отдаст тебе последнюю рубашку, потому что думает, что ты больше достоин носить ее, чем она. С Люси всегда будешь сыт, даже если ей придется голодать.
Гас был не единственным из моих парней, кому я материально помогала. Почти ни у кого из них не было работы. А те, кто работал, все равно почему-то не имели ни гроша.
Остаток вечера мне казалось, будто я покинула свое тело и наблюдаю за собой и Гасом со стороны.
Он уже успел совсем окосеть. Следовало бы встать и уйти, но я не уходила. Я была зачарована, испугана, возмущена тем, что вижу, но отвернуться не могла.
Он прожег мне колготки сигаретой и даже не заметил. Он облил меня пивом, но не заметил и этого. Он заговаривался, порол какую-то чушь, начинал рассказывать — и на полуслове забывал, о чем, не дойдя и до середины. Он прицепился к паре за соседним столиком и продолжал болтать с ними даже после того, как они ясно дали понять, что он им надоел.
Он достал из кармана пятифунтовую бумажку, хотя полчаса назад уверял меня, что денег у него нет, и опять полез к нашим соседям, размахивая у них перед носом банкнотой и крича:
— Вот я вам покажу фотку моей подружки. Здесь ей двадцать один год. Правда, она прелесть?
В прошлом такие выходки приводили меня в восторг. Теперь я не испытывала ничего, кроме стыда, а под конец — обычной скуки.
Чем больше он пьянел, тем быстрее я трезвела. Неужели он всегда был таким, недоумевала я. Ответ я знала: да, таким и был. Он не изменился. Изменилась я. Теперь я все видела в ином свете.
Ему было мало дела, есть я или нет. Для него я была только источником денег.
Дэниэл оказался прав, подумала я. Мало мне горя, так еще приходится признавать, что этот
