— Это морковь, — ощетинившись, надменно проронила Шарлотта.
— Какая морковь? — многозначительно поинтересовалась Карен.
— Очищенная морковь.
— Очищенная морковь! — торжествующе повторила Карен. — Она говорит, эта морковь почищена. Могу я спросить тебя, Люси Салливан: как, по-твоему, эта морковка почищена?
— Да, — отрезала я. Не подводить же подругу.
— Нет, ошибаешься! Если эта морковка и почищена, то почищена крайне небрежно. Давай-ка еще раз, Шарлотта, и чтобы все было как надо.
— Не выдрючивайся, Карен, — выпалила я, от злости уже не следя за собой. — Мы делаем тебе одолжение.
— Прости, как? — едко откликнулась Карен. — Если можно, повтори еще раз: вы делаете мне одолжение? Я другого мнения, Люси. Но, разумеется, не делай ничего, если не хочешь, только не ожидай тогда, что за завтрашним столом для Гаса и тебя найдется место.
Это меня отрезвило.
Гас пришел в невероятное возбуждение, когда я рассказала ему про обед. Особенно его впечатлила необходимость нарядно одеться. Он будет горько разочарован, если его не позовут. Поэтому я проглотила свою ярость. Еще один шаг к язве желудка, но что поделаешь.
— Я выпью бокал вина, — сердито сказала я и потянулась за одной из припасенных в холодильнике бутылок. — Шарлотта, тебе налить?
— Ничего подобного! — завелась Карен. — Вино куплено на завтра, впрочем, ладно. Открывай, я тоже с вами выпью.
Ночь близилась к рассвету, а мы все трудились — чистили, скребли, резали, выжимали, фаршировали, взбивали, начиняли, пекли.
Мы наготовили столько всего, что Карен была нам почти благодарна — правда, секунды две, не дольше.
— Всем спасибо, — сказала она, нагнувшись, чтобы достать что-то из духовки.
— Прости, что? — спросила я, от усталости решив, что у меня слуховые галлюцинации.
— Я сказала «спасибо», — пояснила Карен. — Вы обе хорошо потрудились… О боже! Шевелись, шевелись! — рявкнула она, отталкивая меня, выхватила из духовки противень с тем, что задумывалось как венское печенье, и чуть не высыпала его в кастрюлю с рататуем. — Я обожглась до пузырей! — выдохнула она. — Проклятые прихватки, толку от них чуть.
В два часа ночи я наконец доползла до кровати с распухшими, порезанными руками, воняющими чесноком и рыбой. Мой самый длинный ноготь, который я холила и лелеяла целых два месяца, растрескался и сломался под корень.
39
Мне очень повезло, что наутро в вагоне метро удалось оперативно занять место. Я так устала, что иначе просто легла бы на пол. По пути мы с Шарлоттой вяло обсуждали, какая тупая тварь наша соседка Карен.
— Да вообще, что она там о себе воображает? — зевая, спрашивала меня Шарлотта.
— Вот именно! — клюя носом, зевала в ответ я. Поскольку глядела я в пол, то заметила, что туфли у меня грязные и стоптанные, и впала в уныние. Потом села прямо, чтобы их не видеть, но тогда пришлось смотреть на мерзкого типа в костюме, сидящего напротив. Он не сводил взгляда с Шарлоттиной груди, и каждый раз, когда она зевала и грудь у нее вздымалась, его глаза похотливо блестели. Мне хотелось стукнуть его, желательно сильно и по голове, и приласкать по шее его же «Дейли мейл», свернутой в трубку.
Поэтому я решила от греха подальше закрыть глаза до выхода из вагона.
— И с Дэниэлом у нее долго не протянется, — без особой уверенности заявила Шарлотта. — Она ему надоест.
— Угу, — согласилась я, на секунду открыв глаза, и тут же закрыла, но все же успела увидеть на стене рекламный плакат с призывом жертвовать деньги в фонд животных, пострадавших от жестокого обращения, и душераздирающей фотографией тощего, очень несчастного песика.
Почти с облегчением я добралась до работы, где Меридия и Меган обрушили на меня град насмешек, утверждая, что, дескать, вчерашний вечер я бурно провела в пивной.
— Да нет же, — слабо отпиралась я.
— Еще врет, — фыркнула Меридия. — Лучше посмотри в зеркало.
Не успела я открыть дверь, вернувшись домой в пятницу вечером, а Карен уже ждала меня в прихожей. Она взяла отгул на полдня, чтобы успеть сделать прическу и прибраться в квартире, и немедленно принялась меня организовывать.
— Люси, мойся и переодевайся сейчас же. Мне надо вместе с тобой проверить, все ли готово.
Справедливости ради отмечу: квартира просто сияла чистотой.
Повсюду стояли живые цветы. На обшарпанный кухонный стол Карен постлала крахмальную белоснежную скатерть и поставила прелестный канделябр с восемью красными свечами.
— Я и не знала, что у нас есть такой подсвечник, — заметила я, подумав, как мило смотрелся бы он у меня в спальне.
— У нас его и нет, — отрезала Карен. — Я его одолжила.
Когда я принимала душ, она громко постучала мне в дверь и крикнула:
— Я там повесила чистые полотенца! Даже не думай их брать!
Пробило восемь. Все мы были готовы.
Стол был накрыт, свечи зажжены, верхний свет пригашен, белое вино в холодильнике, красное — открыто и ждало своей очереди на кухне; кастрюльки, сковородки и прочие емкости с требующей разогрева едой стояли на плите и в духовке.
Карен включила магнитофон, и из него полились какие-то странные звуки.
— Что это? — изумленно спросила Шарлотта.
— Джаз, — с легким недоумением ответила Карен.
— Джаз? — презрительно фыркнула Шарлотта. — Но мы ненавидим джаз. Правда, Люси?
— Да, ненавидим, — охотно подтвердила я.
— Как мы называем тех, кто любит джаз, Люси? — не унималась Шарлотта.
— Анораки задвинутые? — предположила я.
— Нет, не так.
— Битники козлобородые, художники недоделанные?
— Вот именно, — радостно подтвердила она. — Эти, в черных фуфайках и лыжных штанах.
— Возможно, но теперь мы любим джаз, — твердо сказала Карен.
— То есть Дэниэл любит джаз, — проворчала Шарлотта.
Карен выглядела умопомрачительно — или смехотворно, это как посмотреть. На ней было бледно- зеленое платье без рукавов, ниспадающее свободными складками на манер греческой туники. Волосы она подобрала наверх, но лицо обрамляли легкие пряди и локоны. Она блистала, и вид у нее был холеный и шикарный — намного выигрышней, чем у нас с Шарлоттой. Я надела свое золотое платье, то самое, в котором познакомилась с Гасом, потому что это мое единственное по-настоящему вечернее платье, но рядом с ослепительным нарядом Карен оно казалось жалким.
Шарлотта, честно говоря, даже по сравнению со мной выглядела плохо. Она тоже была в своем единственном нарядном платье — пышном красном из полупрозрачной тафты, в котором выдавала замуж сестру. Наверно, с тех пор она немного поправилась, потому что ее грудь буйно выпирала из облегающего лифа без бретелек.
