Не учите меня жить!

— Не может. Наверняка страшен как смертный грех.

— Не зарекайся, — загадочно промолвила Шарлотта, грозя мне пальчиком. — Может, это Он и есть.

И, к своему ужасу, я обнаружила, что соглашаюсь с нею, — во всяком случае, надеюсь, что она права. Да, верно: может, он и неплох, может, он окажется исключением, подтверждающим правило, может, он не извращенец, не маньяк-убийца, не отвратительный урод, не сумасшедший.

Надежда, глупая изменница, блудная дочь больной психики, снова заглянула в мою жизнь с кратким, ничего доброго не предвещающим визитом.

И, несмотря на все несчастья, которые она уже мне принесла, я решила дать ей еще один шанс.

Неужели я так никогда и не поумнею?

Или я обречена на разочарования?

Но затем во мне стало назревать нервное возбуждение: а что, если в самом деле человек окажется хороший? Что, если он похож на Гаса, только чуть нормальнее, не такой ветреный и с должным уважением относящийся к телефонным звонкам? Разве не чудесно будет? И, если предположить, что он мне понравится и все получится, я еще успею уложиться в отпущенный миссис Нолан промежуток времени. Мне хватит времени слетать в Америку, познакомиться с его родителями и через полгода сыграть свадьбу.

46

Встреча была назначена на восемь вечера около одного из этих скучных мясных ресторанов, которые бурно плодятся в центре Лондона, чтобы кормить толпы голодных американцев, ежегодно приезжающих в наш гостеприимный город.

Чак сказал — у меня вдруг поплыло перед глазами, ибо я никак не могла поверить, что согласилась поужинать с человеком по имени Чак, — так вот, Чак сказал, что я опознаю его по темно-синему плащу и номеру «Тайм аут» в руке. Итак, значит, темно-синий плащ и газета!

Не имея ни малейшего желания болтаться у ресторана, ожидая, пока он появится (чтобы оставить себе путь для отступления, если вдруг он окажется совершенным чудовищем), я выбрала себе удобный наблюдательный пункт на остановке через дорогу, притворилась, будто жду автобуса, и подняла воротник пальто. Вход в ресторан отсюда просматривался прекрасно.

Внутри у меня все трепетало: хоть я и была уверена, что Чак отвратителен, всегда остается крохотный шанс — вдруг он все-таки приличный человек?

Без пяти восемь объект наблюдения явился к месту встречи действительно в темно-синем плаще и с номером «Тайм аут». Все правильно.

Насколько я могла судить издалека, он выглядел неплохо — ну, по крайней мере, казался вполне нормальным. Голова одна, бросающихся в глаза дефектов нет, частей тела столько, сколько должно быть, — во всяком случае, на первый взгляд. При столь кратком знакомстве трудно поручиться за количество пальцев на ногах или размер члена.

Я перешла улицу, чтобы рассмотреть его поближе.

Недурно, очень недурно.

В общем, его даже можно было назвать красивым: среднего роста, загорелый, темноволосый, черноглазый, хорошо сложен, лицо волевое… Кого-то он мне напоминал, но вот кого? Ладно, соображу потом.

Во мне проснулась надежда. Пусть он не в моем вкусе; с теми, кто мне нравится, у меня обычно ничего не выходит, так что черт с ним, дадим ему шанс.

Я подумала о Шарлотте. Может, еще буду обязана ей счастьем в личной жизни.

Тут он увидел меня — точнее, вычислил по номеру «Тайм аут», который я, как и он, держала в руке.

Он заговорил. На лицо мне не попало ни капли слюны. Уже хорошо.

— Вы, наверно, Люси, — сказал он. Ноль очков за оригинальность, минус несколько миллионов за плохо сидящие штаны — хотя чего ждать от американца — и десять из десяти за отсутствие заячьей губы, заикания и нервного тика.

Пока, прошу заметить.

— А вы, должно быть, Чак? — спросила я в тон ему, также не блеснув экстравагантностью.

— Чак Таддеус Мюллербраун Второй из Редриджа, округ Таксон, штат Аризона, — осклабился он, протягивая мне руку. Рукопожатие было крепким и сердечным.

Ого, подумала я.

Но тут же одернула себя. Он не виноват: американцы все такие. Их о чем ни спроси — хоть есть ли бог, хоть передать соль за столом, они первым делом сообщают свое полное имя и домашний адрес. Как будто боятся, что, если не будут постоянно напоминать себе, кто они и откуда, просто исчезнут.

Но все же это кажется мне несколько странным. Не могу себе представить, чтобы случайный прохожий на улице спросил у меня, который час, а я ответила бы так: «К вашим услугам, Люси Кармел Салливан, с верхнего этажа дома 43Д, Бассетт-кресент, Лэдброк-гров, Лондон, Соединенное Королевство, Европа, извините, часов нет, но, думаю, сейчас примерно четверть второго».

У них просто обычай такой, напомнила я себе. Вот, например, испанцы обедают в два часа дня — и ничего. Надо смело идти на контакт с чужой культурой. Да здравствует разнообразие!

Люси Мюллербраун?

Пожалуй, Люси Лаван звучало лучше, с грустью подумала я, но в данный момент развивать эту мысль было бессмысленно. Да и в любой другой момент тоже.

— Зайдем? — вежливо предложил он, показывая на вход в ресторан.

— Почему бы нет?

Мы вошли в пустой зал, и маленький пуэрториканец провел нас к столику у окна.

Я села.

Чак сел напротив меня.

Мы обменялись неестественными, нервными улыбками.

Я заговорила, и он заговорил одновременно со мной. Потом мы оба замолчали, боясь молвить слово, а после одновременно сказали: «Нет, правда, начните лучше вы», хором засмеялись и опять же хором попросили: «Пожалуйста, сначала вы».

Это было довольно мило — во всяком случае, лед тронулся.

— Прошу вас, — перехватывая инициативу, сказала я, опасаясь, что иначе соревнование в учтивости продлится всю ночь, — начните с себя, нет-нет, я настаиваю.

— О'кей, — улыбнулся он. — Я хотел сказать, что у вас красивые глаза.

— Спасибо, — улыбнулась я в ответ, порозовев от удовольствия.

— Люблю карие глаза, — продолжал он.

— Я тоже, — согласилась я. Что ж, лиха беда начало! Кажется, у нас есть что-то общее.

— У моей жены карие глаза, — услышала я вслед за тем.

Что?!

— У вашей жены? — уныло переспросила я.

— Бывшей жены, — поправился он. — Мы в разводе, но я все время забываю…

Как я должна на это реагировать?! Я и не знала, что он был женат… Ладно, решила я, крепко взяв себя в руки; у каждого человека есть прошлое, а он к тому же и не говорил, что не был женат.

— Теперь с этим покончено, — сказал он.