— Боже мой, Люси… может, ты еще и часы себе купила?
Я рассмеялась. Вот поросенок! Как же мне его напугать, если он меня смешит?
— Приезжай завтра утром, Гас, — распорядилась я, стараясь говорить серьезно. — Тогда и поговорим.
— Жить надо настоящим, — радостно возразил мне он.
— Нет, Гас. Завтра.
— Кто знает, Люси, что несет нам завтрашний день? Завтра все будет иначе, и кто знает, где окажемся мы?
Сказал ли он это просто так или с затаенным смыслом, но я почуяла в его словах угрозу: завтра он может не позвонить мне, я могу никогда больше о нем не услышать, а сейчас, в эту самую минуту, он хочет меня видеть. Он мой, и мне придется вспомнить, что дареному коню в зубы не смотрят, а железо куют, пока горячо, и постичь разницу между синицей в руках и журавлем в небе.
«Ты действительно хочешь иметь с ним дело на таких условиях?» — прозвенел голосок у меня в голове.
«Да». — обреченно признала я.
«Но разве у тебя совсем нет гордости?»
«Нет, нет! Сколько раз можно повторять?!»
— Ладно, Гас, — вздохнула я вслух, делая вид, что сдаюсь на уговоры с большой неохотой. — Приезжай.
— Уже еду, — ответил он.
Это могло значить, что у меня в запасе от пятнадцати минут до четырех месяцев, и надо срочно решить, краситься ли заново или оставаться как есть.
Я знала, как опасно искушать судьбу: если я накрашусь, он точно не приедет. А если не накрашусь, то приедет, но будет настолько шокирован моим внешним видом, что тут же уйдет.
— Что происходит? — прошептал голос у меня над ухом. То была Карен. — Это был Гас?
— Прости, что разбудила, — кивнула я.
— Ты ему сказала, чтобы убирался на хрен?
— Ммм… нет, понимаешь, я ведь еще не все знаю. Он… в общем, он едет сюда, чтобы рассказать, что с ним было.
— Сейчас?! В полтретьего ночи?!
— Жить надо настоящим, — слабо возразила я.
— Проще говоря, он был на вечеринке, ночевать ни к кому не напросился, и ему приспичило трахнуться. Отлично, Люси, ты знаешь себе цену!
— Ты неправильно все понимаешь… — начала я. В животе у меня противно заныло.
— Доброй ночи, Люси, — не слушая меня, вздохнула Карен. — Я пошла спать. — И хвастливо добавила: — С Дэниэлом.
Я понимала, что через пять минут Дэниэл будет в курсе последних событий, потому что Карен рассказывала ему обо мне буквально все, — во всяком случае, все самое тайное и неприглядное. Никакой личной жизни у меня не осталось, и я ненавидела его за то, что он столько знает обо мне да еще имеет наглость меня судить.
Он постоянно торчал у нас в квартире, и у меня уже возникало ощущение, будто мы вместе живем. Почему бы им обоим не отправиться домой к нему и не оставить меня в покое?
«Хоть бы они разругались», — злобно подумала я.
В конце концов я решила обмануть судьбу. Мне надоело уступать. Поэтому я слегка накрасилась, но одеваться не стала.
Не прошло и десяти минут, как в тишине нашей уснувшей квартиры раздалась трель звонка, способная разбудить и мертвого. Затем на несколько секунд воцарился покой, и звонок зазвонил снова, еще громче, и не умолкал, казалось, часа полтора. Приехал Гас.
Я отперла входную дверь и принялась ждать, но он все не шел. Потом снизу гулко донеслись голоса, и, наконец, спотыкаясь на каждой ступеньке, во всей своей красе появился мой милый — невероятно привлекательный, слегка растрепанный и пьяный.
Я пропала — пропала окончательно и безнадежно. Только увидев его, я поняла, как страшно соскучилась.
— Боже мой, Люси, — проворчал он, протискиваясь мимо меня в квартиру, — у этого вашего соседа отвратительный характер. А ошибиться может всякий.
— Гас, что ты натворил? — спросила я.
— Позвонил не в ту дверь, — обиженно буркнул он, направляясь прямо ко мне в спальню.
Эй, эй, минуточку! Не слишком ли он торопится? Нельзя же вот так, за здорово живешь, после трехнедельного отсутствия впорхнуть в дом, рассчитывая тут же забраться в постель?
Но он, очевидно, думал, что можно, потому что уже сидел на кровати и снимал башмаки.
— Гас, — вкрадчиво сказала я, готовясь начать проповедь (ну, все, что положено говорить в таких случаях: как ты смеешь так со мной обращаться, что ты о себе возомнил, за кого ты меня принимаешь, я слишком себя уважаю (вранье), я этого так не оставлю (опять вранье), и так далее, и так далее).
— А я ему говорю, Люси: «Я всего лишь разбудил вас, а вы орете, будто я в Польшу вторгся». Так и сказал, ха-ха, я знал, что это заставит его призадуматься. Он ведь немец?
— Извини, нет. Он из Австрии. »
— А, это одно и то же. Все они здоровенные, белобрысые и все время едят сосиски.
Затем взгляд его блуждающих, воспаленных глаз остановился на мне, словно он увидел меня впервые с тех пор, как ввалился.
— Люси! Милая моя Люси, какая же ты красивая!
Он вскочил, подбежал ко мне, и его запах разбудил во мне такое томление, такую страсть, что я сама удивилась.
— Ммммм, Люси, я так скучал по тебе!
Он потерся носом о мою шею, запустил руку под пижамную куртку, и прикосновение его руки к моей обнаженной коже заставило меня содрогнуться от желания, мирно дремавшего все эти три недели, но я колоссальным усилием воли совладала с собой и отпрянула.
— Люси, детка, — бормотал он, возобновляя свои поползновения, — мы никогда больше не должны расставаться.
Крепко обняв меня за талию одной рукой, другой он начал проворно расстегивать пуговицы моей пижамной куртки. Я сопротивлялась, пытаясь запахнуться, но уже только для очистки совести.
Я ничего не могла с собой поделать: он был слишком сексуальный. Красивый, опасный, бесчестный. И пахло от него так замечательно: Гасом.
— Гас! — возмутилась я, когда он попытался снять с меня пижаму. — Ты не звонил мне три неде…
— Знаю, Люси, прости меня, Люси, — не оставляя попыток раздеть меня, зачастил он, — но, поверь, я ни минуты не хотел, чтобы так вышло. Боже, как ты прекрасна!
— Между прочим, я имею право на объяснение, — сказала я, упираясь изо всех сил, потому что он уже тащил меня в постель.
— Конечно, Люси, конечно, имеешь, — торопливо соглашался он, одновременно пытаясь завалить меня на кровать, — но, может, до утра объяснение подождет?
— Гас, ты даешь мне честное слово, что оправдание у тебя есть и что утром я его услышу?
— Да, — выпалил он, проникновенно глядя мне в глаза и в то же время пытаясь стянуть с меня пижамные штаны. — Утром можешь сказать мне все, что обо мне думаешь. Можешь даже довести меня до слез.
И мы легли.
Я помнила слова Карен, но согласиться с нею не могла. У меня не было ощущения, что меня используют. Мне хотелось, чтобы Гас хотел меня. Это доказывало, что он еще неравнодушен ко мне, что он меня не забыл, что хоть он и шатался три недели невесть где, моей вины в том нет.
Воспитательную акцию я решила отложить до утра, так что без дальнейших колебаний дала волю
