Но действовать надо быстро, пока Маркус не бросил Эшлин. Потому что он ее бросит непременно. Лиза таких видела насквозь. Обычный парень вдруг выбивается в звезды, разве он откажет себе в коротком романчике?!
С этим могут возникнуть проблемы: Эшлин, похоже, из тех страдалиц, которые принимают разрывы близко к сердцу, а Лизе меньше всего нужно, чтобы ее первый заместитель в такое напряженное время выбыл из строя. Сама она не понимала слабаков, позволяющих себе срываться. С ней такого никогда не случалось…
– Ли-и-иза-а-а, по-о-ока-а-а. До свида-а-ания, Ли-и-иза-а-а.
Это махали ей ребята, развлекавшие ее в начале вечера.
– Пока, – ответила она и, к своему удивлению, улыбнулась.
Идя по ночным улицам домой, она вдруг подумала, что вечер сегодня выдался какой-то особенный. Он был… а, вот! Веселый! Ей и вправду было весело.
20
А на следующее утро Лиза проснулась и почувствовала, что больше так не может. Не может, и все! Никогда ей не бывало так плохо. Даже в жуткие дни разрыва с Оливером она не испытывала такого отчаяния – просто ушла с головой в работу.
До сих пор Лиза никогда не воспринимала депрессию как объективную реальность. У других депрессии случались, когда жизнь шла недостаточно гладко, или от одиночества. Или от тоски… Но если у тебя в избытке хорошей обуви, ты часто обедаешь в дорогих ресторанах и получаешь повышение по службе в обход того, кто заслуживал этого больше, чем ты, для уныния причин нет.
Во всяком случае, теоретически это так. Однако, лежа в постели в чужом доме, она сама была потрясена силой своей депрессии. Ее выводили из себя эти шторы, это изобилие сосновой мебели, от которой любой нормальный человек озвереет. А тишина за окном просто бесила. «Проклятый сад», – зло думала она. То ли дело урчание такси, хлопанье автомобильных дверей, гул толпы. За окном должна проходить жизнь. К тому же после вчерашнего страшно болела голова: белого вина было выпито неизвестно сколько, а то, что каждый бокал вина непременно надо запивать минералкой, вряд ли справедливо, когда общий счет выпитого перевалил за двадцать бокалов. Это все Джой виновата.
Но физическое похмелье меркло по сравнению с эмоциональным. Вчера вечером ей было весело и хорошо и от приподнятого настроя в душе, видно, что-то сдвинулось, потому что она безостановочно думала об Оливере. До сих пор все шло замечательно: ей удавалось отодвигать всякие мысли о нем вот уже – да- да, правильно, почти пять месяцев. И, как только она допустила себя до этого, сразу поняла, как много прошло времени. Целых сто сорок пять дней. Легко вести счет, если тебя бросили в канун Нового года.
Нет, она не пыталась удержать его: слишком горда. И слишком прагматична: решила, что все равно им, таким разным, не ужиться. Были вещи, мириться с которыми она не хотела.
Но в это утро припоминалось только хорошее, первые встречи, дни, наполненные надеждой и ожиданием любви.
Она тогда работала в «Шик», а Оливер был фотографом по модам. Многообещающим и успешным. Он легко вбегал в редакцию, заплетенные в тонкие африканские косички волосы разлетались, широкое плечо оттягивала огромная сумка с аппаратурой. Даже опаздывая на встречу с главным редактором – а на самом деле особенно если опаздывал, – он всегда останавливался около Лизы.
– Как тебе Нью-Йорк? – спросила она однажды.
– Фигня. Ненавижу.
Все вокруг обожали Нью-Йорк, но Оливер никогда не вдохновлялся чужим мнением.
– А супермоделей там фотографировал?
– Ага. Целую кучу.
– Да ну? Тогда давай сплетничать. Наоми Кэмпбелл, какая она в жизни?
– У нее великолепное чувство юмора.
– А Кейт Мосс?
– О, Кейт просто замечательная.
И хотя Лизу разочаровало его равнодушие к закулисным историям об истериках и пристрастии моделей к героину, сам факт, что ни одна из девушек не пленила его, очень ее впечатлил.
Даже не видя Оливера, всегда можно было понять, здесь он или нет. Вокруг него толпились люди: сетовали, что превысили расходы, возражали, что его драгоценные снимки напечатаны на слишком дешевой бумаге, спорили, громко смеялись. Голос у Оливера был низкий и мог бы звучать обольстительно-мягко, не будь он слишком звонким. Когда он смеялся, люди оборачивались, если уже не смотрели на него. Красота его большого, сильного тела в сочетании со стремительной грацией действовала завораживающе. Когда он входил в редакцию, Лиза не могла отвести от него глаз. Пожалуй, «черный» – неточное для него определение, думала она. У Оливера все сияло – кожа, волосы, зубы.
Хотя в то время он еще делал себе имя, но был честен, имел свое мнение обо всем, и ладить с ним было нелегко. Тем, кто его злил, он немедленно давал об этом знать. Из-за его уверенности в себе, не меньшей, чем его красота, Лиза и решила, что влюблена. Да и жизнь его явно развивалась по восходящей линии, что тоже неплохо.
Лиза никогда не встречалась с кем попало. Она была не из тех девиц, что пойдет на свидание со страховым агентом. И не в том дело, что она хладнокровно выбирала только богатых и успешных: ничто не заставило бы ее встретиться с человеком, который ей не нравится, будь он сколь угодно богат. Впрочем, такого и не случалось. Но и Лиза признавала, что иногда ей нравились мужчины, воспринимать которых всерьез она не могла: очаровательно серьезный присяжный заседатель по имени Фредерик, прелестный сантехник Дэйв и – самый неподходящий из всех – обворожительный мелкий воришка Баз (по крайней мере, так он представился Лизе, но нет никакой гарантии, что имя настоящее).
Периодически она баловала себя блицроманом с каким-нибудь из этих милых никчемушников, но никогда не позволяла себе думать, будто у таких развлечений есть будущее. Они как шоколадные батончики –
