– Кто все эти люди? Кто такой Авдеев? Почему арестован этот Мошкин?
– Авдеев был начальник внутренней охраны Дома особого назначения. Его сняли.
– Ну-ну, рассказывайте.
– Он вор. Дикарь. Не мог контролировать своих людей. На него жаловались.
Я подлил ему водки.
– На что именно жаловались?
– Он грубо вел себя с заключенными, особенно с девушками. Этого допускать нельзя. Мы ведь строим новый, лучший мир. – Голощекин снова икнул.
Постепенно я выудил из него все подробности. Мошкин оказался заместителем Авдеева и вел себя еще хуже, чем начальник.
– А кто такой Юровский?
– Он еврей, – сказал Голощекин, словно это все объясняло.
– Ну и что?
– Озлоблен, как и все они. Конечно, у нас у всех накопилось много, но Юровский с Украины. Ему приходилось иметь дело с казаками.
– Ну и что? – снова спросил я.
– Как что? Вы про погромы слыхали?
– А какое к этому отношение имеет Юровский?
– В его местечке был погром, – ответил Голощекин. – Когда мы назначили Юровского губернским комиссаром юстиции, он чуть не прослезился от чувств. Сказал, что главный погромщик – сам царь, и он, Юровский, с огромным удовольствием приговорит Николая Кровавого к смерти. А если удастся, то лично приведет приговор в исполнение.
– И этот человек теперь командует охраной? – недоверчиво спросил я.
Голощекин хихикнул:
– Не беспокойтесь, Юровский – хороший коммунист.
Голощекин клевал носом, и я дал ему уснуть. Мне крайне не понравилось то, что он рассказал. Достаточно отвратительной была история про Авдеева и его бандитов, воровавших имущество царской семьи и оскорблявших великих княжон. Теперь же Романовы оказались во власти человека, охваченного местью и к тому же в качестве комиссара юстиции имевшего право вынести им приговор. А поскольку судья одновременно считался и тюремщиком, то ничто не мешало ему привести приговор в исполнение.
Тем не менее спал в эту ночь я крепко, а на следующий день поезд продолжал мчаться по бескрайней равнине. Когда состав стоял в Казани, на вокзале, Голощекин сказал:
– Это священный город.
– Правда? – выглянул я из окна. – Почему?
– Потому что Ленин учился здесь в университете. – Голощекин сказал это совершенно серьезно. – Пройдут годы, и трудящиеся будут совершать паломничество к этим местам.
– Ну, ну, – хмыкнул я.
Голощекин кинул на меня неодобрительный взгляд, вышел из вагона и направился на телеграф. Там его ожидала телеграмма, вызвавшая у него глубокую озабоченность.
– Какие-нибудь неприятности? – спросил я.
– Белые взяли Омск и приближаются к Екатеринбургу. Их продвижение остановить не удается.
– А сколько сил у красных?
Голощекин угрюмо посмотрел на меня.
– Мало. Нам приходится воевать не только с белыми, но и с чешским легионом.
– Так отступайте, – пожал плечами я.
Голощекин слегка улыбнулся.
– Так мы и делаем. Они замучаются нас догонять. А потом... – Он многозначительно провел пальцем по горлу. – Но учтите, Яковлев, многим сейчас захочется поскорее прикончить Романовых, чтобы те не попали в лапы к белым.
По правде говоря, судьба царской семьи беспокоила Голощекина гораздо меньше, чем оборона Урала от белых. Ведь Голощекин исполнял обязанности губернского комиссара по военным делам, а «военные дела» приближались к Екатеринбургу не по дням, а по часам. Когда мы наконец прибыли к месту назначения – это произошло двенадцатого июля, – на платформе нас ждал сам председатель губсовета; мы еще издалека увидели пузатую фигуру, нетерпеливо прохаживавшуюся по перрону.
– Хорошо, что ты вернулся, – сказал Белобородов Голощекину. – Ситуация на фронте аховая!
Он коротко взглянул на меня и явно узнал, но не сказал ни слова. Через несколько секунд мы уже сидели в «мерседесе» и мчались от вокзала в сторону гостиницы «Американа». Белобородов говорил исключительно о войне. Вид у него был весьма встревоженный, да и неудивительно. Большевики сами взрастили дикого зверя, который теперь набросился на них. После подписания Брест-Литовского договора между Германией и Россией всех чехов, готовившихся к участию в боевых действиях на стороне Антанты, собрали вместе, посадили в поезда и отправили во Владивосток, чтобы оттуда морем переправить в Европу. Конфликт начался, когда легион попытались разоружить. Чехи сами разоружили своих конвоиров, создали независимый корпус и присоединились к белогвардейцам, чтобы воевать вместе с ними против красных.
Прибыв в гостиницу «Американа», мы немедленно отправились на верхний этаж, где в маленьком конференц-зале собрались члены малого Совета. У стены стояла школьная доска, на которой висела карта района. Рядом, с указкой в руках, стоял мужчина в защитного цвета гимнастерке, докладывавший присутствовавшим положение на фронте.
При появлении Голощекина военный вытянулся по стойке «смирно». Вскоре я понял, что это и есть командарм Берзин, уверявший телеграммой Свердлова, что с императорской семьей все в полном порядке.
Его рапорт звучал неутешительно. Стрелки на карте передавали сложную конфигурацию линии фронта, однако общая тенденция развития событий не вызывала ни малейших сомнений.
Голощекин угрюмо посмотрел на карту, обернулся к Берзину и коротко спросил:
– Окружение?
Берзин кивнул.
– Избежать этого нельзя?
– Мы не можем остановить их наступление, – устало развел руками Берзин. – Против нас две полностью укомплектованные дивизии белочехов, да еще белогвардейцы. Нам нечего им противопоставить!
– Сколько продержимся? – спросил Голощекин.
– В лучшем случае неделю. Возможно, меньше. Товарищ комиссар, красноармейцы сражаются как львы. Но нас меньше, мы хуже обучены, хуже вооружены...
– Я все понимаю, – кивнул Голощекин. – Все равно победа будет за нами. Пока же придется отступать...
Началось обсуждение. Я тихо сидел в углу, глядя на лица присутствующих и пытаясь угадать, кто есть кто. Здесь был Бронар (Рузский). Еще одного, некоего Чуцкаева, я узнал по описанию Престона. Но меня в первую очередь интересовал комиссар юстиции Юровский, начальник охраны Ипатьевского дома. В конце концов я пришел к выводу, что его здесь нет, а когда совещание окончилось, спросил о нем Голощекина.
Ответил мне Белобородов:
– Он почти не покидает своего поста.
Я спросил почему. Председатель пожал плечами:
– Юровский прямо помешался на этих Романовых.
Белобородов отошел от меня и стал на прощание пожимать руки прочим членам Совета. Однако ушли не все – возможно, он сам задержал их. В зале остались шестеро: сам Белобородов, Голощекин, Чуцкаев, Берзин, Рузский и я. Голощекин сразу перешел к делу:
– Мы должны передать Романовых их германским родственникам. Если вас удивляет подобное
