Сталин и великая партия большевиков воспитывают в народе качества, которые являются лучшим украшением человека: мужество, неустрашимость, самоотверженность.
— Почему вы не пользуетесь парашютом, а обычно стараетесь спасти свои машины? — спросил товарищ Сталин Героя Советского Союза товарища Чкалова.
«Я ответил, — пишет товарищ Чкалов, — что летаю на опытных, очень ценных машинах, которые губить жалко. И обычно стараешься спасти машину, а вместе с нею и себя».
— Ваша жизнь дороже нам любой машины, — сказал товарищ Сталин.
Не ясно ли, почему, подымаясь в полет и на прыжок, я никогда не чувствовал страха смерти, знал, что каждый мой шаг окружен сталинской заботой, вложенной в каждый винтик машины, на которой я подымаюсь, в каждую стропу моего боевого парашюта.
И советский народ пусть будет спокоен за боеспособность и выучку своей авиации: этим делом повседневно руководит наш нарком Ворошилов, этим делом занимается сам Сталин.
Два прыжка из стратосферы
Отважный исследователь стратосферы, знатный стратонавт нашей страны полковник Г. Прокофьев как-то сказал, что тот, кто хоть раз побывал в стратосфере, тот захочет подняться и во второй и в третий раз.
Стратосфера тянет к ce6e исследователя, как полярников тянут необъятные ледяные просторы. Действительно, чем выше я подымался на самолете, тем менее оставался я удовлетворен достигнутым мною потолком.
Однажды, когда я поднялся на высоту более 9 000 метров, у меня мелькнула мысль: сумел ли бы я с этой высоты совершить парашютный прыжок, если бы вдруг в этом встретилась необходимость?
— Сумел бы, — ответил я сам себе.
У меня уже было около четырехсот прыжков, десятки подъемов на высоту до 10 000 метров, когда я обратился к наркому обороны, маршалу Советского Союза товарищу Ворошилову с просьбой разрешить мне прыжок из стратосферы.
В долгие дни ожидания ответа от наркома я непрестанно тренировался. Полеты на высоту более 9 000 метров чередовались с пребыванием в барокамере, в которой я подымался на высоту в 13 000 метров.
Осенью 1936 года пришел ответ от наркома обороны. Маршал Советского Союза товарищ Ворошилов разрешил начать подготовку и совершить тренировочный прыжок из стратосферы.
Я хотя и ждал, что ответ будет именно таким, однако немного взволновался.
«Сумею ли я оправдать доверие любимого наркома?»
Я критически рассмотрел всю проделанную мной подготовительную работу, и хотя подготовка была довольно солидной, признал ее совершенно недостаточной.
Снова начались высотные полеты и подъем в барокамере. День за днем я приучал свой организм к кислородному голоданию, день за днем я испытывал сложную кислородную аппаратуру, специальное обмундирование.
Тренировка продолжалась всю зиму и весну 1937 года. Вместе со мной тренировался и летчик, мой товарищ Михаил Скитев. Он должен был поднять меня на самолете на ту высоту, с которой я должен был совершить прыжок.
В июле 1937 года мы еще раз оглянулись на пройденный нами путь и убедились, что все готово. Однако приказ наркома обязывал строжайше проверить каждую деталь этого ответственного задания.
23 июля мы решили в последний раз пройти испытание в барокамеpe. Достаточно натренированные, уверенные в своей физической выносливости, то есть в приспособленности к пребыванию в разреженном воздухе, мы пришли на сеанс в барокамеру, как на обычное наше летное занятие.
Задание на этот раз было не совсем обычным. Мы поставили себе цель — «подняться» на 14 000 метров и окончательно убедиться, выдержим ли мы эту высоту в действительной обстановке.
Барокамера была готова. Наш постоянный тренер, доктор Элькин, закончил последние приготовления. Приборы были опробованы, кислородная аппаратура выверена. Мы вошли в большой цельнометаллический барабан.
Стальная тяжелая дверь захлопнулась. Теперь только четыре маленьких окошечка соединяли нас с внешним миром. Через эти окошечки мы смотрели на доктора Элькина, сигнализировавшего нам по заранее условным обозначениям. Мы сели и, надев кислородные маски, включили газ. Сеанс начался. В этот момент я заметил муху, которая влетела, очевидно, тогда, когда мы входили.
Стрелка альтиметра пошла вправо. 1 000, 1 200, 1 700, 2 000 метров. Муха чувствовала вначале себя так, как будто она всю жизнь провела в барокамере. Она порхала с прибора на прибор, садилась на наши головы — словом, чувствовала себя отменно хорошо. Когда же мы достигли высоты 8 000 метров, она вдруг скисла.
Прикосновением руки я вспугнул ее. Муха отлетела в сторону, не поднявшись даже на полметра. Я снова вспугнул ее, и еще более вялым движением она взмахнула крыльями, как бы подпрыгнув в воздух.
На высоте 10 000 метров я снова шевельнул ее пальцем. Муха попробовала взмахнуть крылышками, но ничего у нее не вышло. Она плашмя упала на брюшко: 10 000 метров — очевидно, предел мушиной выносливости.
«Каково самочувствие?» — условным сигналом спрашивает нас доктор Элькин.
Мы дружно поднимаем вверх большие пальцы:
«Самочувствие отличное, можно продолжать набор высоты».
Доктор Элькин, удовлетворенный нашими сигналами, «повышает» потолок. Проходит еще несколько минут. Стрелка альтиметра показывает 12 000 метров. Мы чувствуем себя прекрасно и снова подымаем пальцы вверх, требуя, чтобы товарищ Элькин продолжал набор высоты.
Стрелка альтиметра ползет вверх. Постепенно мы начинаем ощущать высоту. Дышать становится труднее, появляется небольшая вялость, точно похожая на предобморочное состояние. Когда стрелка альтиметра доползла до 14 000 метров, я почувствовал утомленность, в голове поднялся трезвон. Но сдаваться нельзя. На этой высоте было решено сделать некоторые движения. Хватит ли у нас для этого сил?
Для чего это нужно?
В момент пребывания на высоте летчик неизбежно употребляет при пилотировании машины известные физические усилия, а парашютист не может отделиться от самолета, не затратив для этого значительной физической силы.
Итак, сумею ли я привстать?
Медленно, под неумолкаемый звон в голове, я пытаюсь приподняться. Какая-то сила сковывает мои движения, каждый сантиметр дается с большим трудом. Сердце начинает биться так учащенно, точно я пробежал 10 километров.
Когда я наконец выпрямился, шум в голове усилился. Мне показалось, будто я опять, как в годы моего юношества, когда я был котельщиком, сижу внутри котла и кто-то непрерывно стучит и стучит. Ощущение было настолько схоже, что я даже оглянулся, желая убедиться, где я.
Сквозь оконца я увидел сосредоточенное лицо доктора Элькина. Мне захотелось его ободрить, заверить, что все в порядке. Я медленно поднял руку.
Встать и выпрямиться я сумел. Теперь надо попробовать присесть. Опять напрягаю все силы и медленно приседаю. Когда я вновь сажусь, сердце бьется так, словно оно собирается выскочить. В глазах появилась какая-то пелена, сквозь которую мчатся тысячи ярких шариков.
Делаю попытку сосчитать у себя пульс. Обнаруживаю вместо 76 нормальных ударов 135 в одну минуту.
