сейчас…
Попутчик замолк и, казалось, погрузился в свои мысли.
Над столиком кружилась залетевшая в окно оса. Наконец она пристроилась к надкушенной карамели, из которой на стол вытекло немного начинки, и в наступившей тишине привлекла внимание обоих собеседников.
Попутчик в этот момент вертел в руках небольшой ножичек ручной работы, который Деснин вынул из кармана, ища затерявшуюся зажигалку.
— Оса нектар пьёт, а мёду не даёт, — припомнил попутчик пословицу, и с этими словами взял да и разрубил ножом осу пополам. Не обращая на это внимания, оса продолжала пировать, и сладкая струйка сочилась из её рассечённого брюшка.
— К батюшке, говоришь, едешь под благословение. Хм. А как зовут твоего батюшку? — спросил попутчик, не сводя глаз с осы.
— Никодим, — просто ответил Деснин.
В этот момент оса собралась взлететь, и только тут ей стал понятен весь ужас её положения. Вместо крыльев у неё были лишь обрубки.
— Никодим, — повторил попутчик, всё так же внимательно наблюдая за осой. Вдруг он метнул быстрый взгляд на Деснина. Что-то блеснуло в его темных глазах. Казалось, что он хотел что-то сказать, но вовремя сдержался и вновь перевел взгляд на осу.
— Это хорошо, что веру имеешь, когда кругом царит духовная пустота, моральная нищета… В наше время духовные ценности ценятся столь мало. А все оттого, что у многих и души-то нет. Некуда эти самые духовные ценности помещать. Сосут все жизнь, словно эта вот оса варенье, наслаждаются, так сказать, самим процессом. А то, что им душу отсекают — этого-то и не замечают. Бескрылые потребители с ампутированными душами. Не положительные и не отрицательные — круглые нули, дырки от бубликов. Ведь сказал же Христос: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» Да и сам Он для чего умирал на кресте, сам, по собственной воле? — Чтобы доказать ничтожность, мимолётность плоти и величие, бессмертие души. А с душами-то сейчас как раз и проблема. И это не какое-то там равнодушие, это гораздо страшнее. В равнодушном еще можно пробудить душу. Здесь же не равнодушие, а обездушивание. Пробуждать просто нечего. Хм. Тотальная бездушевность. Полное бездушие. И куда ее, бедную, только загнали? Дьявол с Богом бороться должны, а поля боя-то и нет! Не холоден современный человек и не горяч. В этом весь ужас. Ведь в конце концов, вся эволюция, все вокруг — только для того, чтобы Богу было куда вдохнуть душу, частицу себя, а тут…
Видно было, что попутчик говорит что-то важное для себя, выстраданное. От напряжения даже лицо его слегка зарделось, отчего отчетливее проступил шрам на щеке. Деснин далеко не все понял из этой эмоциональной речи и с удивлением смотрел на странного собеседника. И вдруг стало ему жаль попутчика. Невыносимо жаль. Деснин чувствовал, что должен что-то ответить ему, но не знал как. А попутчик все так же внимательно наблюдал за осой. Наконец он произнес:
— Мир вообще идет по пути нравственного совершенствования не вверх, а вниз.
— А как же в космос летают, компьютеры всякие, интернет? — удивился Деснин.
— Это все внешнее развитие, а внутри — пустота. Люди получили некую комфортность существования, но при этом окончательно потеряли смысл жизни. А ведь вся наша жизнь должна была быть стремлением приблизиться к Нему, приблизиться настолько, чтобы стать подобными Ему и после смерти слиться с Ним в единое целое. Но, воспользовавшись данной свободной волей, мы не захотели идти по пути к Нему. Мы пошли по пути от него. Как говорил Ницше: «Вы предпочли вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека!» А теперь человека и вовсе не осталось, потому что он весь ушел в предметы, и душу окончательно поглотила материя. Тысячу раз верно: «Не бойся плоти и не люби ее. Если ты боишься ее, она будет господствовать над тобой. Если ты полюбишь ее, она поглотит тебя».
Деснин удивлялся все больше и больше. Ему вспомнился ночной разговор с Никодимом. Тогда старый священник смог разубедить его в одной идее, но теперь этот странный попутчик словно заочно перечил Никодиму.
— Жизнь — это существование души, а тела — это всего лишь презренная материя. Жаль только, что у некоторых душа настолько оматерилась, что неразрывно слилась с телом. Что ж. Для таких смерть наступит вместе с прекращением биологического существования. Но что их жалеть? Ведь они уже и не люди вовсе, а так — бродячая материя, и все. «Но животворит Дух, плоть не приносит никакой пользы, и всякое древо, не приносящее хорошего плода, срубают и бросают в огонь».
— Это что-то из Евангелия? — силился вспомнить Деснин.
— Да, оттуда. Ты, я вижу, читал?
— Читал, да только не все понял.
— Ничего, и попы половину не понимают. Вот спроси их, о чем это: «Если смоковница не приносит плода — сруби ее». Не ответят. А это: «Соль хороша; но если и соль станет пресной, чем вернуть ей соленость? Она не годится ни в землю, ни в навозную кучу; ее выбрасывают». Это как раз о тех, у кого душа ампутирована.
— То сжигают, это выбрасывают, а людей, стало быть, убивают?
— Хм, — вопрос ничуть не смутил попутчика. — Смерть плоти не страшна — ведь душа-то остается. Страшно, когда умирает душа, а остаётся лишь плоть. Так то вот.
«Ну уж у меня-то она, эта самая душа, есть, — думал про себя Деснин. — Есть! Никодим мне её вернул. О, что это за человек, способный возвратить душу, и что это такое — обрести ее вновь, покой обрести и коснуться благодати. И все это он, Никодим, сделал, он — залог всего…»
Велика потребность русского человека обрести святыню или святого, который не подведет, не изменит, перед которым можно просто пасть на колени, поклониться ему. И легче жить станет, потому что если кругом зло и несправедливость, если неправда кругом, то все равно — вот он — есть на земле святой и праведный, у него правда, в нем; значит, не умирает она, а, стало быть, когда-нибудь воцарится и по всей земле. Непременно — чтоб по всей земле. Мало русскому человеку правды лишь для себя.
Именно это хотел сказать Деснин этому странному пессимисту, а затем пригласить его с собой к Никодиму, чтоб увеличилось число, чтобы больше правды стало на земле. Но как-то так получилось, что он вдруг стал рассказывать не о Никодиме, а о себе самом. Сказался синдром случайного попутчика, которому, особенно после пары стопок, случается рассказывают о себе больше, чем даже самым близким людям. Однако Деснин почему-то повел рассказ не от первого лица, будто не о себе, а о другом, о неком кореше, имя которому он все же оставил свое — Николай.
Глава III
Склонен к агрессии
Отца Николай не знал совсем, а мать умерла, когда не было ему еще и пяти лет. Впрочем, тогда ребенку об этом не сказали. Малочисленные родственники сироту не пригрели (были на то свои причины), так и оказался маленький Коля в детдоме. До сих пор помнил Николай, как спустя полгода его пребывания в этом учреждении появилась новая воспитательница, которая первым делом раздела ребятишек догола для осмотра и обнаружила у него на груди серебряный крестик. Была она, очевидно, убежденной атеисткой, так как тут же сорвала «предмет культа» с шеи ребенка и выбросила в ведро, заявив, что никакого Бога нет. Мальчик, в общем-то, и не понял ничего про Бога. Крестик этот ассоциировался у него исключительно с образом матери — надела она его сыну (хоть и не был тот крещеный) незадолго до смерти. И это было единственное, что осталось от нее, символом светлых воспоминаний о нормальном детстве. Мальчик ревел и просил воспитательницу вернуть подарок, иначе он пожалуется маме, но та заявила, что нет у него никакой мамы и что «сдохла она как собака». Вся эта история была первым ударом, покорежившим юную совсем душу.
Многое закладывается в детстве. Озлобленность, зависть, презрение окружающих, отсутствие любви — все западает глубоко в душу, вызывает желание отомстить всем и вся. Так и рос Коля худо-бедно сиротою, молчаливый и неулыбчивый. Рос, стоит заметить, пацаном хулиганистым, был драчлив и
