вспыльчив, отчего все наперебой пророчили ему, что из детдома попадет он прямиком в другой казенный дом. Однако ж хулиганил Коля не как все, а как-то по-особому, словно скрывал за своими выходками что-то. Наказания принимал с достоинством и даже с некоторым вызовом, чем неоднократно пугал воспитательниц, которые под конец и вовсе отказались от рукоприкладства, говоря, что бить такого грешно. И действительно, только понял это Николай гораздо позже, всеми своими хулиганскими выходками пытался он заполнить ту душевную пустоту, что была внутри, привлечь к себе внимание, сделаться нужным, хотя бы лишь и для наказания.
Время шло, Николай рос, а вместе с ним росла и душевная пустота внутри. И чтобы заполнить ее, приходилось идти на все более отчаянные поступки. Так, едва выйдя из детдома, Николай чуть не угодил, как и пророчили ему, за решетку. Благо государство проявило снисхождение к сироте и отправило его не в тюрьму, а в армию, где признали, что парень, в общем-то, толковый, усердный, реакция отличная, физика на уровне. Короче, хороший солдат. Криминальный проступок его списали на трудное детство и постарались забыть. Так оказался Николай… Впрочем, где служил и чем занимался в армии, на эту тему он никогда не распространялся. Обмолвился лишь раз, что в спецназ не попал — тесты завалил, дескать, склонен к чрезмерной агрессии. В общем, не вышло из него сверхсрочника — дембельнули. Может быть зря — на гражданке он так и не освоился. В первые же полгода пребывания на воле получил Николай условку. «За правду» — как считал он сам: пытался защитить соседа, деда Федора, инвалида войны, от издевательств со стороны какого-то молокососа. Да перестарался — молокосос оказался в больнице с тяжкими телесными.
— Ну, условка это знаешь чего такое? — Деснин разговорился настолько, что даже не заметил, как перешел на ты. — Это как в игре компьютерной — все жизни потерял, одна осталась. И вот играй дальше как хочешь. Одно неверное движение, и ты проиграл, — Деснин налил себе еще водки и продолжал. — Обычно заваливаешься на какой-нибудь ерунде. Ну вот, как в игре — так и тут. А Колян этот как раз запил. Обидно как-то стало: за правду — условку вкатили. Ну, в общем, нарвался он как-то на одних по пьяни. Тут, как назло, менты подкатили. Ну кореш и на ментов попёр. Говорят, одного чуть ли не совсем ухайдакал. Это у него с армии ещё. Немного «того» — сдвиг по фазе бывает. Испытывали на них… а, не важно, — при этих словах Деснин машинально провел рукой по шраму. — В общем, сел. Сидел под Москвой. Дали ему там наводку на одного блатаря, кликуха у него «Аббат». Ну кореш, как вышел — сразу к нему. Не стал мыкаться после ходки, как многие.
Нашёл он Аббата этого. Хм! Понравилось тому очень, что кореш мента чуть не замочил. Посмеялся он и над тем, как тот условку получил. Еще насчет армии все пытал, а потом сказал, что такие, как он, ему нужны. В общем, стал кореш у него типа охранника-телохранителя. Жил нормально, не жаловался. Да и Аббат этот попался какой-то правильный. Хотя на зоне о нём много чего рассказывали, но, по крайней мере, пока кореш у него работал, ничем таким тот вроде как не занимался. Повторять всё любил: «Моё криминальное прошлое — в прошлом».
Колян уж подумал, что он совсем чистый, но однажды поручил Аббат ему слежку за одним Аптекарем. Был такой, на наркоте специализировался. Кореш только потом понял, что Аббат и эту сферу контролировал, а Аптекарь ему мешал, потому что и сам подсел — непредсказуемый стал. В общем, вышел в тираж. Но на людях они казались приятелями. Аббат даже сам Аптекарю намекнул, что кто-то желает того убрать, и присоветовал Коляна в качестве охранника. Колян только потом понял, что психолог этот Аббат был. Понял он его слабость, ну, что у того планка бывает, съезжает, и на этом сыграть решил. Пригласил как-то к себе на ужин и вдруг заговорил об Аптекаре:
— Я ведь его мало знаю. А тут поинтересовался, хм, все-таки тесен мир. Так вот, хочу рассказать тебе одну историю. Аптекарь этот был в свое время начальником фармсклада — потому и кличка такая. Уже тогда приворовывал потихоньку и наркоту. И вот устроилась на склад наивная провинциальная девочка, сразу после фармучилища. Для начала Аптекарь попросил ее помочь переклеить то ли этикетки, то ли еще чего — детали не знаю. Объяснил, что разбилась партия морфина, если дойдет до начальства — ему плохо будет. Запудрил мозги, как водится. Тогда она его пожалела, но когда с подобными просьбами он стал обращаться все чаще, поняла она все. Вот он ее и посадил на иглу. Тебе тогда было, должно быть, года три-четыре. Ты ведь помнишь мать?
В душе Николая все сжалось. От напряжения он даже погнул вилку. Корявый шрам на щеке зарделся. Аббат сделал вид, что не обращает внимания, но между тем было заметно, что он доволен реакцией.
— Дальше что? — буркнул Николай, переполняемый нехорошими предчувствиями.
— Дальше он все же засыпался со своим бизнесом, — зевая, продолжал Аббат. — Это все-таки советские времена, а не нынешний перестроечный беспредел. Был на зоне, но недолго.
— Ну а мне-то что до всего этого? — не выдержал Николай.
— А то, что срок он получил небольшой только потому, что устроил передоз главному свидетелю.
Николай сидел не шелохнувшись, уставившись в одну точку.
— Он убил твою мать! — вдруг выдохнул Аббат прямо ему в ухо…
Деснин подхватил так и не выпитый попутчиком стаканчик и опрокинул его содержимое в рот.
— Неделю Колян в запое был, — продолжал он. — А потом… потом, хм. Грохнул он этого Аптекаря. Прямо на пороге его квартиры. Без разговоров, с двух стволов, дуплетом. Тот откинулся сразу, ничего не понял даже.
Тут Деснин поймал себя на мысли, как легко он теперь рассказывает первому встречному об искупленном грехе своем, будто и не о себе говорит, а о другом. Или было это все в прошлой жизни, а теперь он будто заново рожденный. Но затем, так же неожиданно, Деснин поймал себя на другой мысли.
— Грохнул он его, и… облегчение какое-то почувствовал, словно назойливую муху или, — Деснин взглянул на разрубленную осу, которая беспомощно барахталась в вязкой лужице, вытекшей из неё же самой. — Или вот эту осу прибил.
В этот момент он с силой обрушил кулак на останки осы.
Внутри что-то шевельнулось. Сомнения, словно бесшумные змеи, стали заползать в сознание. Ни цинизм, ни вся мерзость зоны не смогли сломать в Деснине той веры, что внушил ему Никодим. Но сейчас… Это сравнение с осой…
«Ты был прав, прав, — сквозь знакомый, но уже начавший забываться рёв шептал какой-то голос. — Ты убил лишь плоть, души ты не губил. Ты был прав!»
«Нет! — возражал другой голос. — Не тебе решать, кого убивать, а кого миловать. Нет! Вспомни Никодима, вспомни!»
Деснин тряхнул головой. Голоса исчезли. Только сейчас он заметил, что попутчик все так же напряженно, как и вначале, смотрит на него.
— Жизнь — это непрерывное испытание, постоянный Армагеддон, — задумчиво произнес попутчик. Затем открыл свой кейс, достал оттуда небольшую книжку карманного формата и протянул ее Деснину. — Вот, почитай на досуге. Может, она тебе кое-что прояснит.
Деснин, пожав плечами, взял книжку. «Персональный Армагеддон» — прочел он название и, повертев книжку в руках, сунул ее в карман с обещанием, что непременно прочтет.
— Ты, я так понимаю, отсидел за это убийство? — наконец спросил попутчик.
— А что, заметно? — Деснин понял, что его раскусили.
— Да просто уж слишком хорошо знаешь этого Коляна своего. Прямо как себя… А в черта ты веришь?
— В черта? — удивился Деснин неожиданному повороту.
— Да, в сатану, дьявола, короче того, кто противостоит Богу.
— Я в Христа верю, а Христос и с сатаной, и с бесами говорил. В Евангелии Его эти бесы даже раньше людей признали.
— Вот-вот! — оживился попутчик. — Причем общался он с ними едва ли не чаще, чем с Отцом. А теперь все считают, что это средневековые сказки, и никто в них не верит. Сатана добился своего, ведь главная хитрость дьявола — убедить нас в том, что его не существует. Поэтому сатанистов называют как угодно — каббалисты, масоны, парапсихологи. Просто сатана скрывается под другими именами, а произнести истинное его имя — уже подвиг. Сказано: «Знаешь признаки антихристовы, не сам один помни
