ждет Хирсанова и знает наперед, как будет все происходить, не знает деталей, не знает где, но ждет “этого”, своего куска, как дворовая бездомная собака возле калитки. Когда Тулупова уже собиралась закрыть анкету незнакомой Клары, рядом с именем появилась красная надпись: “Сейчас на сайте!” Людмила быстро открыла, щелкнув мышью, и написала:
“Вы, правда, так? Со всеми?”
И через несколько секунд уже получила ответ:
“Лучше на ты, подруга. Я — правда. А ты еще притворяешься?”
“Хорошо, на ты, — ответила Тулупова. — Прямо с мальчиками, они же дети, мы же с тобой одного возраста почти. Все-таки я так не могу, я думаю, что мы уже старые…”
“Я тоже сделана в СССР, а не в Америке. Но с детьми мне даже лучше, я не стесняюсь своего целлюлита и морщин. Они знают, что я на 20 лет старше их, и мне легче, я не комплексую от того, что мы с тобой состарились быстрее, чем мужики наших лет. Мне плевать, что думают обо мне эти мальчики. Да, для них я старуха с большими титьками. И хорошо. Они ко мне пришли. Да здравствуют их поднятые члены!”
“Извини. Наверное, я что-то не понимаю. Прости”, — написала Людмила Тулупова, которой захотелось извиниться, потому что она вторглась на чужую, незнакомую территорию.
“Не извиняйся. У тебя есть кто-то на сайте, твой?”
“Нет”,— молниеносно ответила Тулупова, потом подумала, что, может быть, есть. И на языке появилось имя Аркадия. С розой у входа в институт вспомнился он ей.
“Почему я написала “нет”, а вспомнила именно его”?
“Мне кажется, все же нам надо заставлять себя влюбляться”, — написала Людмила в окне “написать сообщение”.
“Заставляй! Себя. Если хочешь”, — ответила неизвестная Клара.
Через час она с Хирсановым ехала в плотном автомобильном потоке по Горьковскому шоссе. Вечерело, будто специально быстро. За огоньками придорожных коттеджей, старых деревянных советских домов с белыми наличниками, за рамами многоэтажек, за каждым световым пятном в надвигающейся ночи она представляла мужчин и женщин, разных возрастов, национальностей, которые ели, говорили о чем-то, переодевались, смотрели телевизор только для того, чтобы лечь рядом друг с другом.
“Весь день живется ради ночи. Ночь — главная”.
И вот теперь она едет за триста километров, чтобы уткнуться в мужчину, почувствовать его надвигающуюся дрожь, желание и потом отдаться. Людмила думала о надменно-решительных словах неизвестной ей Клары и не слышала, что говорил Хирсанов, который на этот раз сам вел машину.
Когда Тулупова садилась в нее возле института, она спросила:
— Этот твой джип, Кирилл?
— А чей еще? — удивился Хирсанов.
— Президента. Он такой красивый.
— …у него немного лучше, — ответил польщенный Хирсанов.
— И ты сам поведешь?
Людмила спросила просто так, а Кирилл размяк, как ребенок от родительских поощрений.
Хирсанов уверенно вел машину, работала радиостанция, где обещали спокойствие и ставили размеренные, блюзовые композиции, а также регулярно сообщали о пробках на дорогах. Ночное загородное шоссе завораживало, и Людмила Тулупова смотрела на открывающийся в свете фар асфальт, так же как астрономы смотрят на звезды, тупо и с наслаждением. Последняя осенняя листва, подхваченная воздушным потоком, иногда зацеплялась за сектор ближнего света и словно порванное любовное письмо отлетала в придорожную темноту.
Хирсанов прерывисто рассказывал о совещании у президента, где обсуждалась его сверхважная записка, что теперь он, если ничего не произойдет, может получить дополнительные очки в большой, очень большой игре.
Тулупова думала о своем, о том, что все удивительно как-то получилось у Шапиро: ее развод стал свадьбой, что они должны были расстаться, а теперь вот действительно до самой смерти, без всяких преувеличений, но все равно почти машинально спросила:
— Почему ты это называешь игрой? Вы там вообще думаете о народе или только о ваших играх?
— О народе мы, конечно, думаем. Постоянно. Если, скажем, у этого каждого народа взять, или занять, скажем, всего один доллар (хотя бы), то у какого-то отдельного “ненарода” с именем и фамилией может сразу появиться сто сорок миллионов долларов на счету. Это очень хорошие деньги, я должен сказать. А если занять два доллара?
— А ты любишь свою жену?
— Ну и скачут у тебя мысли, Мила! Так нельзя.
По радио проиграли большой музыкальный фрагмент, прежде чем Хирсанов нашел ответ на вопрос, который он и сам себе давно не задавал.
— Скорее да, чем нет. “Мы ответственны за тех, кого приручили”. Помнишь эту фразу? Она больная. Нет, не на голову, — подхихикнул Хирсанов сам себе. — Но вся. На таблетках живет, и что мне с ней делать?
И спустя несколько длинных секунд добавил:
— Я и тебя люблю, Милочка.
Тулупова с детства знала лживость ласкательно-уменьшительного обращения к себе: “милочка”.
Хирсанов почувствовал, что она не верит, и, оторвав правую руку от рулевого колеса, приобнял Тулупову, прижал к себе. Она не сопротивлялась.
— Мил!!! Какие наши годы!
— Кирилл, я думаю: у всех мужчин по две женщины или есть исключение?
— У некоторых и по четыре, и больше — ислам позволяет. Я в Алжире…
— Нет, — прервала его Тулупова. — Я — о наших.
— Не знаю.
— А у президента?
— А как ты представляешь: иметь такую власть и обладать всего одной женщиной? К тому же, — добавил Хирсанов, — он здоровый мужик.
— Значит, и президент такой же… Может, он тоже на сайте? Под каким именем?
— Они там с председателем… — пошутил Хирсанов.
— Каким председателем?
— Председатель — это премьер, — пояснил Хирсанов имевшийся в ходу за Кремлевской стеной сленг. — Могут быть под своими именами. У них одна беда — лица узнаваемые, а имена — что? Обычные.
— И как дальше?
— Что? — не понял Хирсанов.
— Ну и вот, они нашли женщину и что? Не виртуальным же сексом они занимаются?
— А что? Все может быть. Ну, я пошутил, конечно, нет. Я думаю, там все по-другому. Есть доверенные люди, они и ищут девочек для первых лиц.
— Это не ты? — неожиданно спросила Тулупова.
Хирсанов радостно и искренне рассмеялся, у него было легкое настроение:
— Нет, нет — не я.
Неожиданно Тулупова вспомнила о просьбе Вольнова, который не верил, что на сайте может быть человек из Кремля рангом выше дворника или завхоза.
— А действительно, Кирилл, что ты там делаешь?
— Ищу равновесие сил.
