– Ну пускай, дядя Лёни! Пускай Вандё приезжает! Я его так научу, что он сразу через два класса будет перескакивать! – вмешался Агим.
– А Кози почему не приехал? – спросил Демир.
– Да ведь страда сейчас, господин Демир. Вот, начали убирать озимые.
– Ну и как?
– Плохо. Засуха подвела.
Когда Лёни вышел из учительского дома, жара уже начала спадать. Госпожа Рефия уговаривала его переночевать, но он не остался. За базаром у моста его ждал Пилё – они договорились возвращаться вместе.
Лёни покинул учительский дом в удивительно легком состоянии духа. Впервые со дня гибели сестры у него отлегло на душе, словно разбилась раковина одиночества, в которой он замкнулся. Все же у него есть по-настоящему близкие люди.
Базарный день подходил к концу, крестьяне собирали свои пожитки – пора было грузиться на телеги, навьючивать ослов и отправляться в путь. Суета утихла, теперь уже не было надобности пробивать себе путь локтями, можно было идти спокойно. Лёни думал захватить Пилё на рынке, но не нашел его и направился к мосту, где они договорились встретиться. Он шел задумавшись, низко опустив голову, словно стыдился смотреть людям в глаза.
Неожиданно его слух резанул пронзительный визгливый смех, тут же потонувший в многоголосом ржании. То ли оттого, что смех раздался так неожиданно, прервав его размышления, то ли побуждаемый интуицией, Лёни обернулся. Увидев смеющихся, он изменился в лице и на какое-то мгновение неподвижно застыл на месте. За одним из столиков, выставленных на тротуар перед лучшим в городе кафе, сидел Гафур-бей с несколькими приятелями; они над чем-то взахлеб смеялись. Стол был заставлен бутылками, тарелками и пивными кружками. Лёни узнал длинного и тощего, как мумия, судейского, который приезжал расследовать гибель сестры, шефа окружной жандармерии и субпрефекта. [62] За столиком поодаль сидели жандарм Камбери и Шеме-ага. Жандарм взвешивал в руке маленький кувшинчик, перед ним стоял крестьянин. В стороне шофер протирал стекла спортивного автомобиля.
Веселье было в разгаре, поэтому господа не обратили никакого внимания на высокого деревенского парня, угрюмо остановившегося около их столика. Гафур-бей, продолжая смеяться, посмотрел на него мельком, но, почуяв вдруг угрозу в его взгляде, резко оборвал смех.
– Ты… – Он вдруг узнал в парне сына Кози, испуганно выпучил глаза и рванулся было из-за стола, но не успел. Он увидел занесенную над своей головой пивную бутылку и с воплем вскинул вверх руки. Бутылка с треском раскололась, раздался отрывистый стон, с опрокинувшегося стола со звоном посыпались тарелки и бутылки, разбивавшиеся вдребезги о тротуар.
Лёни увидел вдруг, что бей лежит навзничь – лицо в крови и пиве, на одежде пивная пена. Лёни бросился душить его, но чьи-то сильные руки схватили его сзади, кто-то ударил тростью по голове, потом накинулись все остальные и повалили наземь.
В глазах у него потемнело…
Придя в себя, он не мог понять, где находится. Было темно. Он попытался встать, но руки его были в наручниках, а ноги в кандалах, прикованных к полу. В нос ударило подвальной затхлостью, за частой решеткой крохотного оконца чуть виднелось голубое небо.
XV
– На прогулку!
Лёни словно очнулся от сна.
Он стоял, сжимая руками прутья оконной решетки, и вглядывался в городской квартал, видневшийся за крышей прилегавшего к тюрьме дома. Он пытался припомнить свой вчерашний путь и не мог. Перед глазами всплывала лишь отвратительная физиономия жандарма Камбери, который сидел рядом с ним в кузове разболтанного военного грузовика, крытом пропыленным брезентом. Натертые кандалами руки ныли до сих пор. Потом ночь, окованные двери тюрьмы, раскрывавшиеся одна за другой, темные коридоры, слабо освещенные редкими тусклыми лампочками, едва различимое в сумраке лицо тюремщика, указавшего ему место ночлега. Он лег на истертую рогожу, брошенную на дощатые нары, укрылся своей буркой и тут же заснул, впервые за два месяца без кандальных цепей на руках и ногах.
– На прогулку! – крикнула голова, просунувшаяся в камеру Лёни. – Давайте на прогулку.
Прогулка. Что за прогулка?
Он направился за остальными заключенными, прошел через распахнутую настежь дверь и оказался в махоньком дворике, огороженном высоченной стеной. Глубоко вдохнув свежий воздух, холодивший лицо, Лёни взглянул на голубое небо. Из дощатой башенки над стеной на заключенных смотрел жандарм со спущенным под подбородок ремешком фуражки, направив на них дуло пулемета.
Сделав несколько шагов, Лёни вышел на освещенное солнцем место. Отвыкшие от яркого света глаза заломило. Зажмурившись, он постоял немного, впитывая лицом и всем телом приятное тепло. Ему захотелось подвигаться, но очень скоро ноги онемели, перестали повиноваться. Тогда он сел, прислонившись к стене, вытянул ноги и закрыл глаза; солнце своим теплом будто размораживало его. Кто-то остановился напротив него, загородив солнце. Лёни приоткрыл глаза и увидел сначала пару рваных опингов и темные широкие штаны. Перед ним стоял коренастый усатый человек в безрукавке и белой телеше.
– Ты тут новичок, приятель?
– Это его вчера вечером привезли, – сказал стоявший неподалеку стриженный наголо крестьянин, свежевыбритый, с несколькими порезами на щеках.
– За что это тебя, а?
– Оставь, Хамит, что времени больше не будет спросить? – укоризненно сказал второй. – Смотри, дервиш вышел. А ты бы, парень, не сидел долго на солнце – напечет голову, заболеешь.
Лёни уже порядком взмок на солнце. Он отошел в сторонку и сел в тень у стены.
Дворик был переполнен заключенными. Большинство ходили туда-сюда, разговаривая друг с другом. Они спешили воспользоваться долгожданной прогулкой, чтобы размять затекшие от круглосуточного сидения и лежания ноги. Некоторые сидели в холодке у стены, тут и там собрались группки, о чем-то разговаривали. Все, бледные, нечесаные, почти все небритые, в потрепанной одежде, черные от грязи, смотрели угрюмо и беспокойно, редко можно было увидеть живой взгляд или улыбку… Некоторые держались настороженно, особняком, зорко оберегая свое одиночество. Сидевший поодаль дервиш с длинной клочковатой бородой, в засаленном халате и надвинутой глубоко чалме, ударял себя кулаком по голове, беспрерывно повторяя: «Ну зачем мне это было нужно? Зачем?» В другом углу сидел, сгорбившись и уставившись в землю, щуплый пожилой крестьянин, изжелта-бледный и осунувшийся, заросший сероватой щетиной, с белыми как снег, коротко остриженными волосами. Он беззвучно плакал, крупные слезы падали ему на колени. Какой-то человек мерил шагами дворик, то и дело тяжело вздыхая и встряхивая головой, словно он пытался избавиться от мучивших его мыслей.
Даже здесь, под открытым небом, в нос ударяла вонь, напоминавшая запах разлагающейся зелени на болоте в Роде.
Лёни захотелось поговорить с кем-нибудь, он пожалел, что не ответил тому человеку в широких штанах. Ну что ему стоило сказать, почему его посадили? Будто и так не узнают!
Лёни осмотрелся. Его взгляд задержался на щуплом старике. Грубошерстная одежда, рубашка без воротничка, с вышивкой, едва заметной из-за грязи, почерневшая такия – похоже, что они со стариком из одних мест. Лёни подошел и присел рядом.
– Ты откуда, дедушка?
Собственный голос показался ему странным и каким-то чужим. Он уже давно ни с кем не говорил.
Старик поднял голову и внимательно посмотрел на Лёни.
– Спасибо, сынок, хорошо, а ты как?
– Откуда ты? – переспросил Лёни.
– Из Мюзете.
– Земляки, значит. Я тоже оттуда.
– Откуда же?
– Из Роде.
– Чей же ты из Роде, сынок?
