спасет еретика, ибо в этом случае к Папе уйдет депеша с копией этого доклада. Горонфло был умным и многоопытным дознавателем, а потому не мог действовать, не прибегнув к страховке.
Игнатий долго и вдумчиво изучал доклад дознавателя, ибо то, что он доложил на словах, было только краткой версией, на бумаге все было куда более подробно аргументировано и увязано, со множеством фактов, с опросными листами свидетелей, с выкладками и расчетами.
– На территории баронства находится наш брат аббат Адам, есть там еще люди, о которых он ничего не знает, есть и два приходских священника, которые никоим образом не могут быть в сговоре со слугой сатаны, уж с падре Патриком точно, – я не собирался оставлять без внимания барона, ибо его действия не только у тебя вызывали подозрения. Но ни от одного из трех независимых источников, не знающих друг о друге ничего, я не получал никаких предостерегающих сообщений.
– Вы общались с ними лично, ваше высокопреосвященство?
– Нет. Лично я общался только с аббатом Адамом.
– Аббат – очень хороший дознаватель. Если он примкнул к еретикам, то он мог вычислить ваших людей.
– У тебя есть свидетельства предательства и брата Адама? – строго поинтересовался архиепископ: по сути, именно желание доподлинно установить, есть ли что-либо у Горонфло против Адама, и послужило причиной того, что, теряя время, он, не отпуская дознавателя, тщательно изучил представленный отчет. Ничего порочащего аббата в них указано не было. Конечно, брат Горонфло мог указать в отчете свои умозаключения, но это было весьма серьезным обвинением брата по ордену, требующим серьезных доказательств, а их-то у него и не было. Дознаватель просто поторопился: если бы он вооружился терпением, то, возможно и скорее всего, раздобыл бы доказательства и этого, но случилось так, как случилось, и это была лазейка для Игнатия, которой он тут же воспользовался:
– Я пока воздержусь от доклада Синоду. Обвинения, выдвигаемые тобой, весьма серьезны, доказательства почти всеобъемлющи, но только почти. Приказываю тебе тщательнейшим образом расследовать возможное причастие в пособничестве еретикам аббата Адама. Все дела, которые сейчас в твоем производстве, передай другим дознавателям. Для тебя сейчас есть только одно дело: Кроусмарш. В первую очередь расследуй деятельность аббата Адама – без этого я не могу представить твой отчет выше. Все ли ты понял?
– Да, ваше высокопреосвященство.
Брат Горонфло покинул кабинет архиепископа с чувством исполненного долга и верой в то, что архиепископ все так же стоит на страже истинной веры, – другое дело, что приспешник сатаны преуспел во введении его в заблуждение, ну да на то и существуют дознаватели Святой инквизиции, дабы выискивать то, что спрятано от глаз, и доносить об этом стоящим выше. Будь Игнатий причастен к этому, он не повелел бы вплотную заняться аббатом, потому что если все происходит с попустительства самого архиепископа, то аббат Адам – единственный, кто может на него указать.
Едва проводив дознавателя, Игнатий тут же подошел к секретеру и, разложив писчие принадлежности, начал писать послание аббату Адаму. Он не боялся того, что его письмо может попасть в чужие руки, так как это можно было представить таким образом, что для облегчения дознания он вызвал к себе подозреваемого. Однако при любом стечении обстоятельств доехать до Йорка аббат не должен был – уж об этом архиепископ позаботится. Живой аббат Адам ему был не нужен. В идеале было бы неплохо, если бы он бесследно исчез, но если всплывет его труп, то тоже особой беды не будет: главное – не дать ему заговорить.
Да-а, судя по всему, в Кроусмарше и впрямь творятся богопротивные дела, а почему же тогда не подают вести священники, ну да возможно потому, что полностью согласны с падре Патриком, а показания против него давали, так как боялись за свою судьбу. Но ведь остаются еще двое, под видом поселенцев, – неужели Адам смог их разгадать? В том потоке людей сделать это было совсем нелегко… Впрочем, аббат был опытным дознавателем с многолетним стажем, в этих делах он поднаторел ничуть не меньше брата Горонфло, хотя, наверное, все же лучше: у него еще и опыт прошлой жизни наложился. Ну да Святая инквизиция наведет там порядок, но сейчас главное – аббат Адам, и только он.
– Так что ты мне скажешь, человек? Ты готов выполнить то, что я тебе предлагаю?
– А отчего вы мне это предлагаете, Всевластный? Я в вашей воле, вы можете меня убить или поступить как-то иначе по вашему усмотрению. Выбросите меня на арену – и у меня не останется выбора.
– Ты очень непокорный раб, тебя пытаются сломить уже месяц, но пока не преуспели в этом. Мне это нравится. Поэтому я отвечу на твой вопрос. Конечно, я могу велеть выбросить тебя на арену – казалось бы, у тебя нет выбора и ты вынужден будешь драться, но так думают только глупцы. Выбор есть всегда. Ты можешь позволить зарезать себя как барана, просто чтобы лишить зрелища ненавистных тебе урукхай и хоть так насолить нам. А мне нужно, чтобы ты дрался, дрался самозабвенно, до последней капли крови, твоей или твоих противников.
– И что же вы можете мне предложить, чтобы я захотел драться?
– Ты будешь жить все так же в рабском загоне, но тебя будут хорошо кормить, тебе и твоим товарищам будут позволять заниматься воинскими упражнениями. Но главное – вы будете иметь возможность проливать орочью кровь и дальше. Не лучшую кровь, кровь преступников, должников, отбросов и рабов, но какое это имеет значение? Ведь это будет кровь урукхай.
– И все это на потеху тем же оркам?
– А какое это имеет значение? Ты воин и клялся искоренять сатанинское племя. Что с того, что для того, чтобы убить еще несколько детей сатаны, тебе придется войти с ними же в сговор. Орки сами отдают тебе в руки своих собратьев, ну так это наши проблемы, твое дело – уничтожать наше племя по мере сил и возможностей. Сейчас для тебя это единственная возможность. С другой стороны, это еще и возможность погибнуть так, как и подобает воину. Да, на потеху толпы, но с оружием в руках, в окружении вооруженных врагов, умывшись их кровью, плечом к плечу с такими же воинами, как ты, а не от побоев в рабском бараке на грязной циновке, в полном презрении к самому себе. И это если тебя, в конце концов, не сломят: наши надсмотрщики весьма искусны и способны сломить любого, вопрос только во времени. А еще это возможность осмотреть трибуны торжествующим взглядом, заглянуть в орочьи глаза и, возможно, увидеть там их страх. Я на твоем месте не думал бы ни мгновения.
– Значит, если я и те, кого я выберу, выиграем, то…
– Вам дадут время залечить раны, восстановить силы и вновь встать лицом к лицу с противниками из числа орков.
– Есть еще одно условие.
– Не испытывай моего терпения, человек.
– Но оно очень простое.
– Говори.
– Ни один из проигравших не покинет арену живым.
– Тебе противна мысль о рабстве?
– А кто сказал, что я собираюсь проиграть? Я не хочу, чтобы у меня украли жизни, которые по праву будут принадлежать мне.
– Хорошо. Так и будет.
Император Закурта Гирдган говорил с трудом, сильно напрягая голосовые связки, так как речь людей для него, да и остальных орков, была весьма непривычна, но он привык если уж что-то делать, то делать это хорошо. Идти войной на людей, не зная их языка, их обычаев, их уклада жизни, он считал верхом глупости, так как, чтобы победить врага, его нужно сначала изучить, – и он изучал. Многие из его окружения, а окружать себя он старался орками умными, подражая ему, изучали будущего врага, но только он знал все три языка, на которых разговаривали люди. Нет, его речь не была чистой, но она была вполне понятной.
Однако, как бы умны ни были те, кто его окружал, даже они относились к людям с презрением. Еще бы, жалкие недомерки, да один орк расправится с четырьмя людьми. Эти настроения нужно было как-то пресечь, потому что, идя на войну, нельзя недооценивать врага.
Излишне переоценивать его тоже не стоит, но презирать его, еще до того как враг предстанет перед тобой, – это верх глупости. Полководцев нужно было встряхнуть, показать, что противник им будет противостоять серьезный. А как иначе? Ведь будучи в окружении пусть и варваров, но все же орков, люди
