Векослав Калеб
Прелесть пыли
Векослав Калеб
В 1940 году в Загребе вышла книга рассказов сельского учителя Векослава Калеба «На камнях». Она сразу принесла писателю известность, выдвинула в число лучших хорватских новеллистов. Вторая книга — «Вне вещей» (1942) закрепила этот успех.
«Сборник новелл Векослава Калеба «На камнях» — одна из тех книг, которые обеспечивают автору долгую жизнь, — писал известный хорватский писатель Иван Горан Ковачич. — В ней личность писателя нашла полное, зрелое, убедительное выражение» [1].
Калебу было тридцать пять лет, когда появилась его первая книга. Он вступил в литературу в те годы, когда после относительно долгого периода художественных поисков реализм вновь утвердил свои ведущие позиции во всех видах искусства. Реалистическое направление все больше раскрывало свои возможности, используя накопленный за предшествующие годы опыт собственного развития и опыт других течений.
Рассказы Калеба продемонстрировали незаурядный талант уже сформировавшегося человека и писателя, его великолепное знание людей Далматинского побережья — где он родился и вырос — и Далматинской Загоры, в глухих селах которой он учительствовал многие годы. О Далмации, славящейся необыкновенной красотой своей прибрежной части, изумрудным Адриатическим морем, вечно голубым небом, пальмами, кипарисами и суровыми безводными голыми горами, до Калеба вдохновенно писали такие большие югославские писатели, как Симо Матавуль, Иво Чигшко и Динко Шимунович. Искрящиеся юмором рассказы Матавуля и его роман «Баконя фра Брне», романы и новеллы Чипико с их беспощадным социальным анализом крестьянской жизни, живописные, романтически приподнятые характеры Динко Шимуновича стали классикой уже тогда, когда учился и учительствовал Калеб. Но в произведениях Калеба мы не встретим знакомой нам по творчеству его предшественников прекрасной и суровой Далмации. Природа этого края дана глазами нищего крестьянина глухих, каменистых гор. Калеб пришел со своим пониманием традиционной в югославских литературах крестьянской темы. Он нашел свой поворот, свою художественную манеру. Критики неоднократно отмечали, что Калеб, как никто другой из хорватских писателей, проник в самые глубины психологии крестьянина, дал социально-точную картину нищеты и ее влияния на формирование личности, сумел показать внутренний мир голодных, оборванных, но полных чувства собственного достоинства людей.
У Калеба немного персонажей, часто они переходят из рассказа в рассказ, что создает иллюзию замкнутости изображаемого мира с присущими только ему законами, внутренними связями и этическими нормами. Безысходное горе здесь, как писал Горан Ковачич, выражается одним жестом, а безудержная ярость — одной гримасой, радость проявляется в одном слове, а у чудаковатого юмора привкус слез и пота. Полные драматизма судьбы, разные характеры раскрываются перед нами столь же медленно, исподволь, как и сама эта жизнь, небогатая событиями, текущая монотонно и размеренно, серо и скучно. В полном соответствии с авторским замыслом композиционная и стилистическая фактура его произведений. Повествование в них развивается замедленно, язык скупой, сознательно лишенный всякой красочности, декларативности, автор стремится к вещной конкретности, лапидарности и в то же время смысловой наполненности. Каждая фраза, по мнению Калеба, должна иметь не только первый — видимый план, за этим первым всегда стоит второй, и только столкновение этих двух планов высекает искру, освещающую произведение во всей полноте авторского замысла.
В мире, который представляет нам писатель, царит каждодневная забота о хлебе насущном, человек облачен в залатанную, грязную одежду, нечесан и неумыт, а главное, голоден, очень голоден. Тяжкий труд на каменистой, кажется, уже все отдавшей людям земле, тягучее безделье праздничного дня и пьяное его завершение. О голоде говорит каждый рассказ. Двенадцать лет тому назад дед Кремен ел сало. Не только дети, но и взрослые не могут оторвать глаз от черствых кусков белого хлеба — богатства нищего. Но, пожалуй, самое трагическое — отупляющая и разъединяющая сила голода. «Старик со снохой замкнулись в себе. Глаза их полны неизбывной тоски; какое им дело до того, что творится вокруг, до оравы разутых, раздетых ребятишек, которые день-деньской лазят по общинным деревьям, стараясь хоть чем-то набить желудок» («Проводы Перушины»).
Нищета не только отупляет, она приводит к распаду личности, отбрасывает человека назад — к пещерному и даже животному существованию. С наибольшей силой эта мысль проявилась в «Нищем». Написан этот рассказ так, что при чтении его невольно вспоминаются слова Леонида Андреева: «Хорошо я пишу тогда, когда совершенно спокойно рассказываю о неспокойных вещах и не лезу сам на стену, а заставляю стену лезть на читателя». В самом деле, образ нищего, этой «букашки» на теле земли, которой брезгует сама природа, выписанный в нарочито спокойных, бесстрастных тонах, действует сильнее сотен и тысяч самых страстных призывов уничтожения социальной нищеты и неравенства.
Люди, поглощенные заботой о хлебе насущном, отделены друг от друга. Каждый замкнут в своем мирке и по-своему одинок. Не случайно слова — одинок, одинокий, одиноко — неоднократно повторяются в рассказах Калеба. Одиноко, понурив голову, стоит Йосо на перроне вокзала («Проводы Перушины»). Один на один со своей болезнью Шпиркан, хотя дом его и полон народу («Шпиркан дома»). Одинок и Марко, попавший в зажиточный дом в село на побережье, где люди мало шутят и, по его мнению, живут только для того, чтобы работать, а работают для того, чтобы быть сытыми. В своем мечтательном безделье он чувствует себя выше окружающих его людей. Отказавшись от сытой жизни, он возвращается в горы на полуголодное, но свободное от каждодневной борьбы за кусок хлеба существование («Каждому свое»).
Этому настроению отчужденности, внутренней обособленности созвучны скупые, немногословные описания природы, хотя она и несет на себе большую смысловую нагрузку. Природа наделена такой же несчастной и горькой судьбой, как и человек: «… ощетинившийся терновник, ежевика и можжевельник устремляют ввысь свой пронзительный крик, заливая отчаянием вершины голых гор…».
С горьким юмором пишет Калеб о чувстве превосходства, которое неизменно отличает его персонажей. Горд собой не только дед Мартин, считающий себя первым человеком на селе и вышагивающий, «словно петух в золотом оперении» («Дед Мартин»), но и Йосо, отец Перушины, отправляющий своего сына в люди и купивший ему, видимо, первый раз в жизни новую одежду — «чтоб дите было не хуже людей» — и многократно с гордостью повторяющий это утверждение, питающее его гордость. Рванье, которое он носит, очень мало его заботит, он и мысли не допускает, что оно может уронить его в глазах людей. Преисполнен гордости и маленький Перушина, который в восторге от своей новой, купленной заглазно одежды, хотя штаны коротки, а шапка налезает на уши.
В персонажах Калеба неизбывно живет стремление к лучшему, стремление ощутить себя человеком, дать пищу своей гордости и человеческому достоинству. Столкновение этих высоких устремлении с убогой жизнью, лишенной всяких возможностей даже для иллюзорного их осуществления, жизнью, которая каждый раз отбрасывает человека на прежние рубежи, рождает глубокий трагизм ситуаций, выражаемый автором органично и эмоционально сдержанно. Утверждение себя в собственных глазах являлось своеобразной самозащитой персонажей Калеба перед лицом другого мира, каким представляется им город. Город манит к себе. Там, думает девочка-пастушка, живут одни богачи. В голодной полудреме деду Кремену видится вожделенное сало, которое есть в городе. В город уходит Перушина. Но всякий раз город оборачивается унижением, равнодушием, обманом и бедой («Городские ворота»). Он разъединяет даже родных, как, например, деда и внука в рассказе «В селе». Давно живущий в городе Янко, приехав к деду в гости, открывает для себя село заново. Но здесь он чужак, пришелец из другого мира, — господин. Даже для родного деда он теперь барин, которому, как и другим господам, старик несет чемодан, покупает билет на пароход и протягивает руку за вознаграждением.
Кажется, что это не только два враждебных, но и существующих отдельно друг от друга мира. С городом связывает новое шоссе. По нему, «будто в небе среди облаков», несутся автомобили, автобусы. Но есть другая дорога — старая, нижняя. И по ней, спотыкаясь, бредут солдаты, ползут крестьянские телеги. Две разные дороги. И та, что пролегает через перевал, никак не связана с жизнью крестьян. Для них
