— Они приняли нас за авангард и пропустили. Не дождаться им добычи!
— Пошли, — сказал Голый.
Они двинулись дальше, хотя силы были на исходе. Опять тащились по склону, снова вошли в лес.
В кустах и под буками было много теплых укромных уголков, и мальчик сказал:
— Легче будет идти, если чуть отдохнем…
Голый поднял руку:
— Стоп!
— Что такое?
— Люди.
Мальчик впился глазами в склон горы — туда, куда смотрел Голый. В самом деле, под ними неприметной тропкой двигалась цепочка людей.
— Ну, теперь наша очередь, — оказал Голый. — Обходный маневр!
Мальчик не расслышал. Оглянулся.
— Нет, мы сделаем обходный маневр. Тихо вперед, — шепнул Голый и побежал наперерез цепочке, выставив пулемет и показывая, куда заходить мальчику. — Не стреляй, пока не скажу.
— Это наши, — сказал мальчик.
— Откуда ты взял? А если немцы?
— Наши.
— Стой! — воинственно крикнул Голый.
Люди окинули засаду равнодушным взглядом. Словно им было безразлично, погибнут они или нет. И, не задерживаясь, пошли дальше.
— У меня в кармане мясо! — сказал Голый. И это не произвело никакого впечатления.
— Мясо! А хлеба нет?
— Хлеба нет.
— Мясо мы и сами недавно ели. А воды нет?
Голый потряс пустой баклажкой:
— Ни капли. Вода позади осталась. Но мы ее найдем. В эту пору воды сколько угодно. Надо только поискать.
Выражение на лицах партизан не менялось. Все они были один к одному. Кожа да кости. Череп и огромные глаза. Будто выходцы с того света. Из широких воротников торчали худые шеи.
— Картошки бы, картошки! — сказал Голый и двинулся вперед первым.
За ним поплелись остальные.
— Эй, вода! — крикнул мальчик.
— Сказал же я, что она где-нибудь рядом.
Под большим камнем плескалось небо. Ручеек пропадал тут же, в низинке за кустами. Все сразу сошли вниз.
— Точно, вода! — воскликнул Голый. — Вода! Чудо природы!
Все припали к родничку, и каждый на свой лад стал тянуть прозрачную, убегающую жидкость. Затем сели на склоне, положив голову на колени.
— Надо наполнить фляжку, — сказал Голый. — Да только маловата она на всех. Придется произвести партизанскую операцию.
Он вытащил патрон из пулеметной ленты, камнем выбил пулю и взял винтовку.
— Учитесь, дело полезное, — сказал он, сунул дуло в горлышко фляжки и выстрелил. Фляжка равномерно, сохраняя форму, раздалась вдвое. — Сейчас она все равно что две. Можно идти дальше.
Шагали не очень-то бодро. Под тяжестью пулемета пошатывался и Голый. Колонна то поднималась, то опускалась, преодолевая ребра гор, отвесные кручи. Мальчик шел третьим. Ему, как и другим, казалось, что винтовка стала страшно тяжелой. Он перекладывал ее с плеча на плечо, как и все прочие. Один только Голый тащил пулемет с терпением мученика. Мальчика удивляло, откуда у него берутся силы.
— Дай-ка мне твою дубинку, — попросил он.
— Молчи, береги силы.
У мальчика и вправду было мало сил. Силы таяли и таяли, уходя в бездну, в темь.
Видел он все удивительно отчетливо и ярко, только все было каким-то плоским — точно силуэты на блестящей стеклянной поверхности. Мир то углублялся, превращаясь в реальность, то снова становился плоским. Хрустальная поверхность возникала чаще. Словно в полусне, мальчик, подобно другим, пытался жевать мясо. Но во рту то и дело пересыхало.
— Вода, — шептал он.
— Что — вода? — спросил его товарищ.
— Вода, — повторил он бессмысленно.
— Молчи, — сказал Голый.
Один из партизан опирался на винтовку, держа ее за ствол. Другой согнулся почти до земли и едва передвигал ноги, словно они у него деревянные. Трое были босы. На одном висели лохмотья немецкого полицейского мундира; пробираясь меж острых камней, продираясь сквозь колючие заросли, он оставлял на них лоскутья одежды и собственной кожи; ноги у него были сплошная рана.
Лица всех покрывала мертвенная бледность.
— Еще немного, — сказал один.
— Еще недолго, — сказал другой.
И шли, шли, хотя до цели было совсем не близко.
Тропка исчезала. Может, это была и не тропка, а просто след от ливня. Партизаны петляли вместе с воображаемой тропой, стремясь к цели. И никакая сила не могла заставить их забыть об этой цели, о ней не надо было говорить, не надо было напоминать.
Голый проявлял наибольшую активность. Он внимательно следил за тем, что делается по сторонам, сворачивал с тропки, осматривался, забегал вперед, чтоб заранее обнаружить засаду.
Прошло несколько минут, а может быть, полчаса или час с небольшим, и все, словно по команде, присели передохнуть. Сидели молча. Шедший последним неожиданно повалился навзничь и заснул. Его сосед вскочил, как ошпаренный.
— Нельзя спать, нельзя спать! — испуганно закричал он, поднимая товарища.
— Шагом марш! — торжественно отдал команду Голый и двинулся первым.
И снова долго шли. Медленно. Пошатываясь. Застывали перед малейшей выбоиной, словно предстояло перескочить ров. Перед спуском в пустынную долину, покрытую редким кустарником, камнями и рытвинами, остановились. Тут, над долиной, командир разрешил привал. Люди сели, опершись локтями о колени. Голый тер глаза, пристально вглядываясь сквозь орешник в какую-то точку на небольшом бугре, метрах в четырехстах от них. Наконец он произнес:
— Блиндажи?
— Я вижу только один, — сказал мальчик.
— С нас хватит и одного.
— Что верно, то верно.
— Надо выяснить обстановку. Кто пойдет? Надо проверить, есть ли кто в блиндаже.
Ни у кого не нашлось сил ответить.
— Здесь нельзя отдыхать. Давайте договоримся. Кому-то надо идти. Не лезть же всем очертя голову в петлю?
— Пойдем с тобой, — предложил мальчик.
— Не возражаете? — спросил Голый.
— Чего ж возражать, — вяло проговорил один из бойцов. — Мы больше вашего побродили. Наша бригада шла, шла… А вы на одном месте дрались…
— Старая песня. Ладно, пойдем с тобой, — кивнул Голый мальчику.
Они пробрались сквозь чащу орешника и стали высматривать в открытой лощине, отделявшей их от блиндажа, кусты и бугорки. Мальчик шел слева от Голого, судорожно сжимая в руках винтовку. Он больше не чувствовал ни усталости, ни голода. Голый шаркал сапогами по земле и грохотал камнями. Он тоже
