Мальчик после нескольких неудачных попыток наконец встал и неохотно вышел.
— Чтоб неожиданно не напали, — объяснил Голый старику.
— Не нападут.
— Почему не нападут? Откуда ты знаешь?
— Как же не знать, если я знаю, где они.
— Знаешь?
— Знаю. Целый день их слышу. Слышу, как стреляют, как передвигаются. Сейчас их путь не сюда лежит.
Здесь они свое сделали, не бойся. А дочка моя сказала: вернусь я, обязательно вернусь. Забрали ее месяц назад, потому мы и остались в селе; а зятя застрелили. Прямо на пороге. А дочка вернется… Я знаю, ее тоже убили. Недалеко ее увели. Мне б только винтовку, уж я бы их нашел. Слышу их с утра до вечера. То пушки грохочут, то гранаты рвутся, то пулемет, то бомбы, то самолеты. Что делают, гады! Слушай, давай на них вместе нападем. Я дорогу покажу.
— У нас своя дорога и свои задачи.
— А мы так, между делом. Нападем, а? Каяться не будешь! — Он понизил голос: — Нет теперь моей душе покоя. Село полыхает, дети кричат, бабы…
— Перестань, перестань, сделай милость! Я такое повидал, что и без твоих рассказов на всю жизнь хватит.
— Послушай! Завтра с утра, еще до рассвета, мы бы их врасплох застали. Я знаю, где они. С твоим пулеметом мы легко с ними справимся. Они и думать ни о чем не думают, а ты раз — дашь по ним очередь, пусть и они родную мать вспомнят.
Голый присел на корточки у огня, не выпуская из рук пулемета. Он поворачивал палочкой мясо, но глаз со старика не сводил.
— Врага надо уничтожать, что правда, то правда, — произнес он, втягивая в себя дым. — А что мы делаем вот уже три года?
— А я? Я тоже хочу жить как человек, а вот не даете.
— Кто не дает? Я?
— Как теперь жить, спрашиваю я себя. Как мне жить, когда у меня в голове одна мысль. Я бы хотел выбить ее из головы. Понимаешь, выбить, но только клином. Не иначе! Как клин это во мне засело, а клин только клином вышибают.
— Это верно.
Старик благодарно взглянул на партизана, точно они столковались, потом посмотрел на свою трубку, дунул в нее, ударил ею по колену и сунул в рот.
Голый поворачивал мясо, наслаждаясь теплом и мирной игрой огня.
Старик молчал, боялся неосторожным словом спугнуть появившуюся надежду.
А Голый упивался огнем. Он не мог ни о чем думать, кроме того, что было перед ним и в нем. Очаг, жар, запах мяса, запах дыма. Хотелось есть. Смертельно хотелось есть. Лишь мысль о товарище и о соли, которую обещала принести старуха, не позволяла ему немедленно наброситься на мясо. В голове у него шумело. Он охмелел от тепла.
Но вот у очага снова появилась старуха.
— Вот тебе, товарищ, соль, мука, горшок и немного масла.
Вошел и мальчик.
— Вы садитесь, сынки, отдыхайте, — сказала старуха. — Я сготовлю вам ужин. Сварю кашу на славу.
— Дай соль, — сказал Голый, — это дело посолим. Так. Трещит. Видали! Конина, а тоже мясо! Вот теперь можно и есть. А вы будете?
— Нет, я не буду, — ответил старик, — не хочу конины.
— Мы бы тоже предпочли телятину.
— А хлеба нет? — спросил мальчик.
— Хлеба? Откуда? Мы его с прошлой осени не видали. Раза три пекла кукурузные лепешки, да тверды они для наших зубов. Варим кашу — на нее муки меньше идет.
— А отчего это ты без штанов? — спросил старик Голого.
— Вода унесла. Снял, когда реку переходил. Счастье еще, кожух остался.
— И у меня нет других.
Голый поглядел на свои тощие волосатые ноги и попытался получше упрятать их под кожух.
Мясо было жесткое. Каждый кусочек сначала тщательно резали ножом, чтоб легче было жевать. Голый энергично работал челюстями, непрестанно взглядывая на старика, словно ожидая, что тот скажет нечто важное. Мальчик съежился у огня и ел медленно, болезненно морщась и закрывая глаза.
— А нелегко нам будет у вас ночевать, — неожиданно произнес Голый.
— Почему? — удивился старик.
— Не хотелось бы без винтовки остаться.
— А… — неопределенно протянул старик.
Старуха подвесила к огню горшок с водой и тоже села, молча переводя внимательный взгляд с мальчика на Голого.
— Ничего, управимся, — сказал мальчик.
— Табачку у вас, случайно, нет? Трубка два месяца как пустая, — робко сказал старик и потряс глиняной трубкой с изогнутым чубуком.
— Табачку? — задумчиво переспросил Голый, словно вспоминая, что это такое, и спокойно ответил: — Нет, нету!
— Вот-вот вода закипит, — сказала старуха.
— Вода, — повторил мальчик. Лицо его расплылось в улыбке, а глаза закрылись, словно он захмелел.
Старуха поглядела на него.
— Вода у нас тоже далеко. Вдоволь нет даже для питья.
— Вода дело хорошее, — сказал мальчик.
— Эх, где-то теперь моя Бойка, — произнес старик и снова уставился на мальчика. — Вы, случайно, не знаете?
— Откуда нам знать, — сказал Голый. — Бандиты угнали, может, на работу в Германию, а может, нет.
— Сказала, что вернется.
— Значит, так и будет.
— Да, да, — сказал старик.
Треск огня сопровождал негромкий разговор. На дворе спустилась ночь. А партизанам так не хотелось думать о том, что творится за стенами дома. Им вообще не хотелось вспоминать, что на свете есть дальние дороги, по которым надо шагать и шагать, есть горы и долины. Всем своим существом они отдавались теплу и настоящему. Задача на сегодня…
— Задача на сегодня, — сказал Голый, — устоять и накормить армию, а завтра от нас не уйдет.
Мальчик совсем утонул в своей широкой одежде.
— Дорога у нас ясная, хоть мы и не знаем, где наши бригады, — продолжал Голый.
Старик тихо, так, чтоб не слышал мальчик, произнес:
— Не трудись, я знаю.
Старуха одним махом высыпала желтую муку в котелок и палочкой проделала в середине мучного кома ямку. Затем сложила руки на коленях и стала ждать новых распоряжений. Но глаза гостей слипались.
— Вот тебе передник, укутай ноги: озябнешь ночью.
Голый и мальчик подозрительно поглядывали на старика, а он только время от времени вздыхал, колотил трубкой по колену и понуро молчал.
— Не послушаются они меня, — сказал он, обращаясь к самому себе.
Голый страшился заснуть. Не уверен он был и в мальчике. Но до смерти не хотелось вылезать из дома и следить за стариком. И он решил положиться на судьбу.
