— Я спрячу винтовку под гимнастеркой, как только огонь поубавится, застегнусь и так буду спать, — шепнул ему мальчик.
Дед поднялся и откуда-то из угла выволок мешки, тряпки и принялся стелить у огня.
— Придется довериться, другого выхода нет, — сказал Голый.
Бабка растопила в миске масло и вылила его в кашу. Ели молча. Огонь угасал. Легли.
— Вот спасибо, бабуся, что дала накрыться, — сказал Голый. — Что бы я теперь делал!
В темноте они засунули оружие под одежду, затем Голый пробормотал:
— Приведу я тебя в свою Банью! Вот там можно воевать! Картошка-а-а, брат ты мой…
— Слушай, а может, те, наши-то, заснули? — спросил мальчик. — Может, они спят.
— Заснули? Что ж им так громко снилось, как немцы их из автоматов огнем поливали? Знаю я, что с ними стало… Можешь не сомневаться, в этом отношении можешь быть спокоен.
Но все это они говорили уже сквозь сон.
Спали крепко. Проснулись только тогда, когда солнце уже вовсю зажгло горы. Небо, ясное и многоцветное, приветствовало их в проеме крыши. Старик и старуха возились у дверей и встретили их молча. Слишком много надо было сказать. Дул южный ветер. Теплый.
— Сирокко! — сказал мальчик.
И он услышал морской прибой, плеск волн, запах водорослей.
— Ну, расстанемся друзьями, — сказал старику Голый.
Старик горько стиснул губы.
— Вон, я их слышу… — сказал он, насторожившись. — Я слышу их. Вот это немцы. Видишь, стреляют из пулеметов, взвыли, как волки. Бешено рычат, все бы уничтожили. А вон там, слышишь, итальянцы. Их там что муравьев. Ведь совсем близко. За два часа дошли бы, головой ручаюсь. За два часа. И можете мне поверить, винтовочки у них неплохие. Шесть пуль в обойме. Это бы мне подошло. Патронов у них завались, хоть и стреляют всегда впустую. Мы бы легко подобрались к ним и врасплох захватили. Сразу бы разбежались как миленькие. Правду сказать, охраняют их наши выродки… Но мне там известна каждая тропиночка. И хлеба мешок отбили бы. Кухня их сейчас в пути, и хлеб перевозят на ослах. А вон там партизаны, за тем хребтом. Только они все идут и идут…
— Далеко отсюда? — спросил мальчик.
— Как когда. Мальчик промолчал.
— Вот испекла вам лепешек, — сказала старуха. — На дорожку. А сейчас поешьте каши. — Старухе хотелось смягчить ожесточенный порыв мужа.
Партизаны ответили ей полным признательности взглядом.
Несколько раз старик тяжело вздыхал, но старуха не обращала на него внимания. И у партизан не было желания втягивать его в разговор.
Голый и мальчик налегли на кашу. Нашлись даже две ложки. Старуха с довольным видом глядела на партизан.
Старик то отходил от них, то снова подходил, пока опять не принялся за свое:
— Слышишь, слышишь, как пулеметы стригут? Вон там. Вовремя начали. Теперь до самой темноты не замолчат. Сейчас пушки начнут, бомбы посыплются, самолеты полетят. Вон оттуда прилетит разведчик, что в трубы заглядывает. Да, война по всей земле. Птице и той негде укрыться. Человеку голову приклонить негде. Все время на волоске от смерти! Друг ты мой любезный, что они только в нашем селе творили! — Дед решил бить на жалость. — Я покажу вам дорогу. Куда хотите, туда и поведу. Шагу не ступлю без вашего слова.
Партизаны притворились, будто не слушают его; они видели, что убеждать старика — пустая трата времени. Старик понял, вынул изо рта трубку, шмыгнул раза два носом, наклонился к уху паренька и шепнул:
— Отдай винтовку.
Мальчик не шелохнулся.
Старик повторил атаку.
— Отдай винтовку, — шепнул он в самое ухо мальчика, тотчас отодвинулся и занялся своей трубкой, глядя на него исподлобья.
А когда и это не подействовало, он стал кивать ему головой.
— Отойдем-ка малость, — суетливо манил он мальчика, словно собирался чем-то одарить его, — на одну минутку, вот в сторонку.
— Ну, что еще? — сказал мальчик и неторопливо пошел за ним.
Старик вошел в дом.
— Отдай мне винтовку, не пожалеешь. Отдай винтовку, сынок. Не мучай старика. У вас есть пулемет. Вам ничего не стоит добыть винтовку.
— Не будь ребенком! Не могу я отдать тебе винтовку.
Мальчик тут же вышел. Старик уныло поплелся за ним.
— Ну и дед. Сроду таких не видывал, — вслух удивился мальчик.
Голый ничего не слышал: он ел кашу и, казалось, клевал носом. Но вдруг встрепенулся:
— Пошли.
Мальчик встал.
Старуха вытащила из-под передника кукурузные лепешки и протянула Голому. Два желтых кружочка, каждый с ладонь. Потом, улыбаясь, сложила руки на груди.
Тот сунул лепешки в карман.
— Хорошая штука, мать. Чудо природы, прекрасная штука.
— Произведи ее в лейтенанты, — сказал мальчик.
— Кого?
— Лепешку.
Голый, оставив без внимания его слова, продолжал:
— Мы, мать, несколько дней на них продержимся. Свобода уже близка. Она придет, как придет вот этот день. Что ж еще сказать… — Смешавшись, он поглядел на свои голые ноги, покрывшиеся гусиной кожей: утро было не очень холодным, но и не слишком теплым. — Вода вот штаны унесла, — сказал он. — Хотел через реку сухим перебраться, а пришлось без штанов остаться. Чем не пословица!
— Нет у нас никакой одежонки. Все, что есть, на нас.
— Неважно. Вы к нам по-человечески отнеслись. Спасибо. Благодарим вас от лица народной армии. Пошли, — сказал он мальчику.
Лицо мальчика застыло в напряженной гримасе боли, маленькие голубые глаза запали, губы плотно сжались. Неуверенно ступая, он двинулся за товарищем.
Они шли на запад, к далекой цепи горных вершин, к незнакомой долине.
Старуха долго стояла на одном месте и глядела им вслед. Рот ее был приоткрыт, глаза счастливо улыбались, словно перед ней было какое-то чудо.
Старик кинулся к развалинам и скоро вышел с пустой торбой.
— Вдруг на итальянцев наткнутся, — сказал он старухе и неслышно направился за бойцами.
А она блаженно улыбалась. Было что-то удивительное в этих людях, в этом крае, в этой беспредельной пустыне. Можно было всего ожидать. Могло произойти все, что угодно…
Солнце медленно поднималось. Светлый покой разливался по селу, по горам, по камням и деревьям. Далеко кругом ничего не было видно. Ничто живое не шевелилось, только шли вперед два бойца и в пятидесяти шагах за ними — старик. Тишина стояла такая, что обязательно должно было что-то произойти. Что-то непременно должно было случиться в этом царстве безмолвия.
Но пока ничего необыкновенного не происходило. Спустившись в долину, бойцы пошли кромкой неровной лощины. Она была сплошь завалена камнями. Целое море камней простиралось вокруг. Заросли граба и орешника теснились лишь в расщелинах и на пригорках, добраться до которых было нелегко. Прошло довольно много времени, пока они пересчитали ногами все камни на извилистой тропе, продрались сквозь заросли и достигли горы, замыкавшей долину. Они взобрались на нее и встали как вкопанные.
