— Мы и зовем его судьей, — сказал старший парнишка.
— Это ему подходит. Не бойся, дедушка, ничего с тобой не случится.
— А чего мне бояться, я…
Старик почувствовал себя уязвленным, отвернулся от мальчика и обратился к Голому:
— Тяжко нам. То одна армия, то другая. И все на наши головы. Порой смерти просишь.
— Умирать не спеши, — сказал Голый, — дождись конца. В конце самое интересное будет.
— Кто ж его живым дождется!
— Народ дождется, — сказал Голый.
Мальчик взглянул на товарища. Поведение его показалось ему странным. Говорил тот размеренно, без обычного подъема. Мальчик встревожился.
В это время женщина подала в деревянной миске кашу, политую молоком, и одну ложку. Все это она поставила перед Голым. Партизаны, попеременно действуя ложкой, принялись за еду. Занятие это настолько их захватило, что они уже не могли участвовать в разговоре.
Старик в ожидании, когда наконец и на него обратят внимание, присел рядом, глядя им в рот и думая, что бы такое сказать хорошее.
Пока партизаны ели кашу, весть о них пронеслась по всему селу и перед домом собралась довольно многолюдная толпа. Больше всего было девушек, потом детей и стариков; мужчин — молодых и средних лет — почти не было.
— Несколько дней через село не проходят партизаны, вот и пришли разузнать, что там такое делается, — сказала женщина.
— Видите этот пулемет? — спросил Голый.
— Видим.
— Мы его у немцев отняли. А кто отнимает? Сильный или слабый?
— Рассказывай, рассказывай! — заволновался старик. — А немец гуляет по дорогам, сидит в городах.
— Уходит он, уходит, только вы об этом не знаете.
Голый встал. Откинул одеяло и, оставив его на скамье, вышел на порог.
— Люди! — крикнул он с порога.
— Что, сынок, что? — тонким голосом пропищал старик.
Дети засмеялись.
Хотя солнце уже припекало сильно, Голый дрожал, лицо его побледнело. Мальчик заметил, что ноги не очень-то держат товарища, и подхватил его под руку. После каши их снова сморила усталость; они стояли, прислонившись друг к другу.
— Эй, люди, вот этот мудрый старец говорит, что знает, кто сильнее.
— Да, знаю.
— А я говорю, что народ сильнее. Вы все сильнее, чем тот, о ком он думает, хоть вы сейчас и боитесь.
— Ничего мы не боимся, — сказала девушка.
Народу набежало много; толпа сплошь белела девичьими рубахами. Женщины с обветренными лицами смотрели на Голого доверчиво, они уже не видели его голых ног. А он спокойно и скупо рассказывал о положении на фронтах, о том, что фашисты повсюду отступают, что и здесь, в горах, врага удалось обмануть; народная армия прорвала кольцо окружения и предприняла новое наступление, освободила многие города и села.
— Свобода уже близка, — закончил он.
Слушали его спокойно, сдержанно, но не без доброжелательства. Слова его принимали даже с чувством благодарности. Неожиданно раздался возглас:
— Самолеты!
Люди неторопливо попрятались, кто под дерево, кто под стреху, кто в дом.
— В тень прячьтесь! — крикнул Голый.
С юга, низко над землей, летели три двухместных самолета; они с грохотом пронеслись над селом и ушли в сторону поля.
— Жди сегодня оттуда войска, — сказал кто-то, — разведка.
Старик подошел к Голому.
— Знаешь что, товарищ, — сказал он, — хоть ты мне и наговорил всякого и хоть я тебе не очень верю, но ты все-таки приходи в мой дом, будь гостем, отдохни у меня. А дом мой вон там.
— Ну что ж, мы как раз идем туда. Можно завернуть по дороге.
Партизаны поблагодарили хозяйку за угощение и распрощались. Они стояли перед ней, переминаясь с ноги на ногу, их души переполняли добрые чувства, а слов не было. И она глядела на них с какой-то печалью в глазах. Будто от нее отрывали родных детей. Глаза ее горестно мигали. Словно она хотела им что-то сказать, о чем-то спросить и попросить. Все это Голый заметил, но не сразу понял, а поняв, не нашелся, что сказать, и, вконец смущенный, ушел.
— Веди к своему дому, — сказал он старику.
Дети, особенно мальчишки, ринулись за ними, во все глаза разглядывая голые ноги партизана, словно в них заключалась самая важная тайна. А русая девушка шла рядом с бойцами уже на правах своей.
Дом старика стоял неподалеку. Тут же, за деревьями. Домишко был небольшой, под высокой островерхой крышей. Оконца закоптелые, стены дряхлые и вылинявшие. В открытую дверь был виден очаг, огонь весело потрескивал и ярко освещал внутренность дома. Вокруг очага и большого чугуна, подвешенного над ним, сидели еще два старика, две женщины и молодой парень; поодаль копошились детишки. Гостей старик усадил на скамеечку у низкого столика посреди комнаты. Они сели по-прежнему устало, поставив локти на столик и подперев голову руками, чтобы легче было справляться с обязанностями, которые налагало на них гостеприимство хозяев.
— Теперь вы мне честь по чести скажите, что это там, в горах, случилось, почему гремит и грохочет день и ночь.
— Нас было окружили, но мы не дались. Оружия и войска нагнали тьму, но мы ударили и пробили кольцо.
— А как тебя угораздило без штанов остаться?
— Вода унесла. Реку переходил. Хотел сухим остаться, а остался без штанов. Вот и тебе невредно намотать на ус.
— Что? Коли захочу остаться сухим, останусь без штанов?
— Да, примерно так.
— Понимаю, прекрасно понимаю.
Парень у очага крутил в руках кочергу, упорно глядя в огонь и делая вид, что не прислушивается к разговору; губы его были плотно сжаты, а подбородок воинственно выдвинут вперед. На нем был прочный суконный костюм, на ногах крепкие резиновые опанки на ремнях, на голове плоская черная шапочка.
Голый кинул взгляд на парня, потом на девушку в красной кофте, которая стояла в дверях и все еще глядела на гостей, точно на чудо, и произнес неопределенно, словно ни к кому не обращаясь:
— С гор огонь, с долин огонь, кого земля родила, кого земля носит? Если убежишь от смерти, смерть не пожалеет друга; если сбережешь домишко, пламя покарает поле. Нет, нелегкое то дело — новый мир построить! Новый мир, приятель!
— Новый мир? — поднял старик острый подбородок.
— Ничего старого на земле не останется. Один ты!
— На развод мудрости, — добавил мальчик.
— Тебе бы только зубоскалить, а моя голова, сынок, не трухой набита.
Женщина сняла крышку с чугуна и помешала варево. Из чугуна поднялась струя пара. Мальчику почудился какой-то необычайно вкусный запах. Однако на лице Голого он не заметил никакой перемены.
— Картошка на горизонте, — шепнул мальчик.
Настроение вдруг резко пошло вверх, хотя все его существо тянулось к чугуну в ожидании той
