Как-то мне сегодня не по себе. Не могу войти в привычное русло, все валится из рук. Опять то же самое. Но это состояние потом будет мне дорого, хотя сейчас и мучительно. Я живу только одним. Услышь меня, не будь так беспощаден.
Он был сегодня так близко ко мне. Они вернулись, и то прекрасное и ощутимое растаяло.
Как мне хочется любить настоящего, реально прекрасного человека. Как порой нежность переливает через край, хочется кого-то целовать, гладить, жалеть. Не представляю себя в роли возлюбленной.
Опять он так далек и безразличен, опять моя рана зажила. Чудесная 2-я часть в сонате Бетховена. Я, кажется, чуть-чуть начинаю понимать Бетховена, только когда долго слушаю. Сегодня по радио вечер звукозаписи. Не знаю чей.
Вчера жила чувствами, сегодняшний день начинаю рассудком.
Как непривычно закупориться в своей комнате, когда так прелестно во дворе. Но ради этого готова сидеть в подземелье.
Концерта не было. День прошел ужасно. Особенно вечер. Остается опять неприятный осадок. Надо жить по-другому».
Дня три после этого тетрадь лежала у него в ящике стола нетронутой, с заложкой между страницами. И не только потому, что он задерживался в совхозе допоздна — перед весной всегда оказывалось, что ничего по-настоящему не готово к весне. В конце концов, не так уж много требовалось ему и для сна — часов четыре-пять, и — опять голова ясна, как будто проспал все двенадцать… Требовалось время, чтобы хоть как-то привыкнуть к этому чувству вторжения в неизведанный мир и хоть немного освоиться в нем. Воздух, хлынувший в легкие с этих исписанных черной тушью, лиловыми чернилами и обычным карандашом страниц, был так плотен и так обжигающе густ, что можно и захлебнуться, если не научиться дышать им. Опьяняющий и тревожный, поднимающий со дна души непонятно что. Сродни той буре, подхваченное которой неслось его сердце, когда он включал рычажок проигрывателя.
Все было то же: те же слова, что и всегда произносились у них в доме, в семье, та же самая Наташа — и все же совсем иная. Все другое. Все.
Настроение у меня чем-то похоже на зимнее. Терпеть не могу разговоров по душам с отцом. У меня своя жизнь. Никому не хочу, да и не могу навязывать свое. Единственное, что я хочу, это чтобы не затрагивали мой мир, и никого не пущу туда. Мне смешно, когда людей волнуют другие мысли, кроме большой жизни. Так я теперь буду называть окружающий мир природы музыки, большой поэзии и литературы, мечты, любви и еще чего-то неуловимо прекрасного. Теперь надеюсь каждый день заниматься по полчаса физкультурой, обливаться холодной водой, заниматься русским и английским. Поскорее бы уйти из своей комнаты. Вообще у меня есть желание уйти из этого дома. Уйти б навстречу большой любви.
Когда я прихожу домой, то пропадает все. Порой я ругаю себя за сентиментальность, за то, что люблю „в поле каждую травинку, и в небе каждую звезду“. Да кое-кто бы и засмеял меня. Но я не хочу подделываться. Нет, лучше, чище природы ничего нет. Люблю детей. Какая прелесть, чистота, искренность.
Почему я не могу встретить того, кого жду уже давно? Быть может, он тоже ждет меня.
Опять не пишу. Работаю в саду. Какой был странный сегодня сон. Какой-то человек, говорили, что он, но вовсе нет. Он не обращал на меня внимания, а меня ласкал кто-то другой, далекий и прекрасный. Я с каждым днем теряю его все больше и больше. Даже облика не могу представить.
Наверное, тот, кто стремился искренне говорить с бумагой, понимает, что здесь нельзя изложить и десятой доли того, что чувствуешь. Я чувствую, что у меня здесь нет ни одной умной мысли. Люблю музыку, а так плохо знаю. С мая начну каждый день узнавать новое произведение и записывать впечатление о нем. Надо взяться за музыкальное образование. Я так мало знаю. Я песчинка по сравнению с миром истинного счастья, с миром большой жизни. Мне так трудно! Нужно какое-то потрясение, чтобы вышибло меня из этого русла. Хочу жить, а не существовать!
С третьей частью 5-го концерта Бетховена просыпается какой-то задор. Так похоже на
Какая я счастливая! Есть с кем поделиться радостью! Это ты, мой дорогой дневник. Я чувствовала, что все мои чувства на исходе, я уже опять существовала, и вдруг… Эта светлая струя. Каждый день я пробегала четвертые страницы газет с надеждой найти что-нибудь о тебе. И наконец — награда. Это фотография и чудная заметка. Не так дорого то, что написано, а то, что это напоминает о тебе.
Я знаю, почему мне нужен дневник. Хочу запечатлеть каждое мгновение радости, но это не всегда удается. И все-таки, прочитывая написанное, опять переживаю то же самое.
Смотрела по телевизору „Лебединое“. Эта музыка, для которой не подберу эпитета, расстраивает, одухотворяет, ранит… Весь вечер была как в лихорадке. Может быть, он так дорог мне потому, что далек? Спасибо, что есть несравненный Лист со своими „Грезами“.
Вся земля в белых лепестках. 2-й концерт Шопена. Все — хрупкое и недолговечное, как и любое истинное счастье.
Второй концерт Шопена весь написан одним чувством — любовью, которая приносит грусть, и волнение, и счастье, и спокойствие, а больше всего — трагизм.
Нежная, тонкая тема страдания любви, подлинного, призрачного счастья — все у Листа в этой теме в Сонате си минор. Что делать, чтобы недоступное стало доступным?
3-й Рахманинова для меня целая жизнь.
Сухой, палящий день, почти все голо, сухой ветер, мутный Дон, сонная скука. Мне никогда не бывает скучно, когда Дон тихий. Он какая-то неразрешимая манящая тайна. Почему маме весело, когда приезжает Скворцов и начинает подкручивать свои усы? Неужели ее все удовлетворяет? А что мне нужно? Только не мирной тишины счастливого очага. Не хочу покоя. Что со мной будет летом?
Почему я люблю музыку? Да потому, что она свободна, ей тесно в рамках счастья и благополучия. Счастье мертвит, огрубляет человека, делает его равнодушным к чужим страданиям. Горе роднит людей, делает их мягкими, добрыми, умными. Человек, живущий благополучно, не ищущий ничего, не может создать прекрасное, ибо прекрасное — это поиск далекого и недоступного.
Не могу описать, что сейчас чувствую. Открываю эту заметку о нем, и сердце замирает, дрожит. Я собираюсь уехать. Просто бегу от себя, постыдно прячусь. Но почему, почему мне не дано счастье быть любимой? Разве мне много надо? Да, я ищу идеала. Съезжу в Ростов. Если летом приедет Абастик, я умру от счастья. Как хорошо, грустно сейчас.
Так было ночью тоскливо и по-детски больно. Хотелось увидеть луну, услышать его. Любка, Любка, здесь очень мало, что напоминает тебя, но иногда…
„Но кому и как ты назовешь, что зовет тебя, чем сердце полно“.
Купила в Ростове „Гамлета“ Петра Ильича. Что за музыка? Наверное, прекрасна, как и все его. Еще приобрела „Музыкальный календарь“ и „Бетховена“.
