были в это время года прибрежные донские базары. Казачки наперебой зазывали Автономова, каждая к себе, и им нравилось, как он с ними торгуется. Явно нравился и сам.
Переговариваясь и переругиваясь с ними, он переходил от одной корзины к другой, роясь в яблоках, выбирая спелую кисть винограда и, сложив лодочкой ладонь, пробуя молоко. Иногда они беззлобно гнали его:
– Все перелапал.'
– Полмахотки выпил!!
– Вот я тебе дам толпешника!!!
Валентина Ивановна, наблюдая все это с борта парохода, смеялась. Она уже не помнила, когда бы еще ей было так весело. Ветер загибал у нее поля соломенной шляпки, она придерживала ее рукой. Но все же она не убереглась от солнца, и вскоре лицо у нее запылало.
Когда Автономов, возвращаясь на пароход, опять
останавливался рядом с ней у борта, казачки ревниво кричали ему:
– Корми свою жену получше!
– Она у тебя выезженная.
– Гляди, переломится.
На одной хуторской пристани казачка со щеками такими же красными, как и помидоры у нее в корзине, сложив ладони трубой, крикнула Валентине Ивановне:
– Ты бы нам своего сокола позычила на одну ночь.
При этом Автономов взглянул на Валентину Ивановну. Она сделала вид, что не заметила его взгляда. Он ни на что не претендовал, но и не отходил от нее ни на шаг. И это был совсем не тот Автономов, которого она привыкла видеть на стройке. Все другие люди, тоже ехавшие на пароходе со стройки в Ростов, уже узнали его, хотя и увидели его впервые не в кителе, а в летних рубашке и брюках, в желтой из простой соломки шляпе, чуть-чуть надвинутой на лоб. Знакомые со стройки здоровались с ним. Капитан парохода несколько раз подходил к нему, заговаривая, а женщины, гуляя по верхней палубе, старались пройти мимо того места, где он стоял у борта или сидел на скамье рядом с Валентиной Ивановной. Ее они окидывали оценивающими завистливыми взглядами.
Вскоре и не только те, кто ехал со стройки, уже узнали, что на пароходе сам Автономов. Но и не только этим он приковывал к себе взоры. Валентина Ивановна и раньше замечала в нем что-то такое, что притягивало к нему людей и давало ему власть над ними. Она сама на себе испытала, как трудно этому не поддаться. Но теперь, все два дня, он был почти робок с ней, и она чувствовала, что в этом-то, может быть, и таилась опасность.
Она стала реже выходить из своей каюты, но всякий раз, когда, спасаясь от духоты, все же поднималась на палубу, он тут же подходил к ней.
На второй день она спустилась в каюту вечером совсем рано с твердой решимостью не выходить до утра. Но ей не спалось. В каюте было нестерпимо душно. Сквозь ребра жалюзи сочилась сырость, но даже она не смягчала горячего дыхания ветра. Он нес с собой из июльской степи запахи пылающих под резиновыми колесами дорог, только что скошенной соломы и преждевременно вянущей от зноя травы. Лишь однажды сквозь жалюзи потянуло мимолетной свежестью: где-то в степи прошел дождь и смочил полынь, летнюю пыль. А вскоре разминулась с пароходом баржа со строительным лесом и окутала все запахом смолы и хвои.
Почти все встречные баржи и караваны буксируемых судов, с которыми перекликался пароход, везли свои грузы в одно и то же место – на стройку. Недаром Автономов часто напоминал на диспетчерках, что на стройку работает вся страна.
Не спалось Валентине Ивановне еще и потому, что каменно жесткой была плотно спрессованная подушка, набитая то ли пенькой, то ли ватой, мимо ее окна все время слонялись пассажиры, а потом прямо под окном устроились двое влюбленных и стали целоваться. Он уговаривал ее сойти в станице Раздорской на берег и перебыть там до следующего парохода, а она возражала ему, что может опоздать к началу экзаменов в медучилище.
– Из Раздорской до Ростова ходит автобус. Сейчас пойду узнаю расписание, – решительно сказал возлюбленный будущей медсестры.
Валентина Ивановна не стала дожидаться, чем закончится его поход, встала и вышла на палубу, не сомневаясь, что ее немедленно встретит там Автономов. Она не ошиблась.
– Я не хочу, чтобы из-за меня вы умерли с голоду, – сказал он ей с обезоруживающей откровенностью. – Спустимся в ресторан.
В ресторане никого уже не было, все пассажиры успели поужинать. Автономов заказал к ужину бутылку цимлянского, и когда стал наливать его в бокал Валентины Ивановны, она не протестовала. Ей показалось, что и цимлянское было на вкус точно таким же, как все эти запахи степи, воды и леса, которые все время окутывали ее, пока пароход плыл среди яров к низовьям Дона.
Ужинали почти совсем молча. Матрос, шаркающий шваброй между столиками ресторана, несколько раз задевал их ноги, недвусмысленно напоминая о позднем времени.
Встав из-за столика, они поднялись из ресторана по крутой лестнице и быстро пошли друг за другом к каютам по длинному коридору. Валентина Ивановна слышала за своей спиной дыхание Автономова. Ей надо было поворачивать к своей каюте в левый отросток коридора, а ему продолжать идти до самого конца, но он молча повернул вслед за ней. Когда она остановилась у своей каюты и стала нащупывать ключом в двери замок, он положил ей руку на плечо. Оглянувшись и заступая дверь в свою каюту, она увидела прямо перед собой его глаза, блестевшие в полутьме коридора, и сказала:
– Не будем, Юрий Александрович, так заканчивать нашу поездку.
Отступая от двери в сторону, он низко склонил перед ней голову.
Рано утром на новой набережной в Ростове их встречал Греков. Автономов уже опять переоделся в свой обычный китель и, свежевыбритый, с бело-розовым лицом, спускался по рубчатому трапу вслед за Валентиной Ивановной с парохода.
