— Нет, — кратко ответил Луговой.
— У Грекова в госпитале был?
На этот вопрос Луговой не успел ему ответить, потому что в самом конце стола встал с белым листком в руке Милованов.
Он быстро окинул собравшихся взглядом. «Приоделись, подтянулись и стали похожи на казачьих офицеров», — промелькнуло у него в голове.
Луговому показалось, что взгляд Милованова задержался на нем, но тут же комкор поднес к глазам лист с новым приказом.
— «Сыны казачества, — начал медленно и негромко читать он в наступившей тишине, — мы уже вступаем на Дон».
— На Дон… — как эхо, повторил сидевший по правую руку от него Рожков.
Милованов поверх листка взглянул на него и слегка повысил голос:
— «Настал день отомстить врагу за сожженные станицы и хутора, за жен и детей!»
Листок с приказом трепетал у него в руке. В отдалении, где-то на северо-западе, как топоры в зимнем лесу, постукивали пушки. В переплете рамы заснеженная степь горбилась верхушками курганов. На лицах слушавших приказ генералов и офицеров жаркий румянец смывался бледностью и опять выступал на скулах. У молоденького капитана из оперативного отделения штаба Рутковского вздрагивали на коленях большие руки.
— «До конца освободим землю наших предков!» — поднимая от листка с приказом глаза, закончил Милованов.
— …Предков! — опять обронил Рожнов.
Капитан из оперативного отделения корпуса Рутковский плакал, не стыдясь своих слез. У соседа Лугового, заместителя комкора по политчасти Привалова, кривились уголки мужественного рта, а выпуклые, по-детски наивные глаза будто подернулись лаком. Генерал Рожков, поставив локоть на стол, вдруг прикрыл козырьком ладони лицо, как от вспышки света.
Расходились, тихо ступая тяжелыми сапогами по дощатому полу. Но Луговой еще оставался на своем месте. «Какую же власть имеют над нами и надо мной эти курганы, эта степь! — думал он. — Я давно уже живу в городе, а могу сходить с ума от запаха сена или от казачьей песни. Когда это успело войти в меня?»
Увидев, что в комнате уже почти никого не было, он спохватился со стула, как вдруг Милованов негромко остановил его:
— Вас, майор Луговой, я попрошу остаться.
Под окном разъезжались машины. Застоявшиеся во дворе лошади с цокотом уносили офицеров в их полки. Кроме Милованова и Лугового, еще только полковник Привалов и какой-то другой полковник оставались в комнате. Привалов нашел на подоконнике шахматную доску, забытую, должно быть, прежними постояльцами этого дома при бегстве из Белой Глины, и теперь, раскрыв ее на другом конце стола, тихо переговариваясь, они расстанавливали на ней белые и черные фигуры.
— Дуз-Хотимирский всегда начинал с королевской пешки, — передвигая по шахматной доске первую фигуру, радостно провозгласил Привалов и, оглянувшись на Милованова, сконфуженно пришлепнул рот ладонью.
— Не мне вас судить, майор, — негромко заговорил Милованов, — но у меня только что был капитан Агибалов.
Луговой стоял перед ним, ссутулившись и нагнув голову, чувствуя во всем теле томительную пустоту.
— Прошу вас не думать, что я защищаю его, — продолжал Милованов, — но дело не в только в нем…
Под окном в голых ветвях акации снегири со щебетом расклевывали засохшие стручки. Луговой вдруг отчетливо вспомнил рощу и длинный стог сена, но не тогда ночью, когда они остановились около него с Мариной, а когда он услышал там голос: «Нехорошо, Митя, мы делаем».
— Не только в нем, — жестко повторил Милованов. — Вы офицер, и она жена офицера… — Он сердито обернулся на дверь. Молодая белокурая женщина в шароварах с лампасами и в кителе с погонами капитана внесла на блюде и поставила на стол четыре стакана чая. — Но я, конечно, вам не судья, — проводив ее глазами, заключил Милованов.
— Разрешите мне увидеться с ней еще раз? — глухо спросил Луговой.
— Да, да, — виновато сказал Милованов, и вдруг понизил голос: — У вас сестра в Ростове?
— В Ростове.
— Жаль, — сочувственно сказал Милованов.
Все время, пока они разговаривали, два полковника, тоже вполголоса переговариваясь на другом конце стола, были целиком поглощены теми событиями, которые разыгрывались у них на шахматной доске. Но вдруг при последних словах Милованова один из них, партнер Привалова, повернув голову, вмешался:
— По сведениям, проверенным смершем, сестра майора Лугового работает в Ростове у немцев переводчицей в лагере советских военнопленных.
Но тут же заместитель комкора по политчасти полковник Привалов, вставая и отодвигая ногой стул, смешал на шахматной доске фигуры.
— А по сведениям, проверенным политотделом, сестра майора Лугового не работает на немцев. — И неожиданно он заключил: — Ваш Агибалов подлец.
— Я ничего не утверждаю, товарищ генерал, а только ставлю вас в известность, — тоже вставая, сказал второй полковник. Он дотронулся рукой до плеча Лугового. — Вы не вздумайте на меня обидеться, товарищ майор, служба есть служба. — И, поворачиваясь опять к полковнику Привалову, укоризненно попенял: — Но зачем же было, Никифор Иванович, такую хорошую партию прерывать?
— Партию всегда можно по памяти восстановить, — миролюбиво согласился с ним полковник Привалов. И он первый стал расстанавливать на шахматной доске фигуры. — Дуз-Хотимирский умел и, отвернувшись от доски, по памяти играть.
Дивизия Рожкова оторвалась от главных сил и клином ушла вперед. Проходили хуторами, нескончаемо тянувшимися по длинной балке.
«Атакую в конном строю. Противник не успевает жечь хутора», — доносил в штаб соединения Рожков.
— Неужели не успевает? — задумчиво спрашивал Милованов у Ванина.
Все также ночами горящие скирды озаряли дороги и белое бездорожье. Луговой ловил себя на том, что иногда засыпает в машине или в седле. В сопровождении Остапчука он объезжал двигавшиеся по снежной целине эскадроны, переправлял застрявшие на разбитых мостах через мелководные степные речушки орудия, подстегивал обозы.
Еще не присыпало снегом оспин на склонах изрытых артиллерией степных высот, веяло гарью от подернувшихся окалиной сожженных машин, а законы войны на этой только что отвоеванной земле уже уступали место другим. По всем дорогам вслед за вторыми эшелонами наступающих частей, а иногда и вперемешку с ними, на машинах, на повозках и пешком двигались мужчины и женщины в гражданской одежде. Как в дни отступления, так и теперь они не отставали от армии.
Поравнявшись с одной из подвод, Луговой услышал обрывки разговора. Старик, с рыжими усами и бородой, ехал на возу. Другой, помоложе, о красным от мороза лицом, шел рядом, широко ступая обутыми в валенки ногами по хрусткому снегу.
— А второе поле под пшеницу отдадим, — выпуская изо рта клубы пара, говорил рыжий старик.
— Рожь там уродит, Степан Петрович, а пшеницу надо сеять за Черной балкой.
— Что же это за севооборот? Каждый год за Черной балкой, — загорячился старик. — Так на нее жужелица или еще какая пакость нападет. — Спрыгнув с подводы, он пошел рядом со своим спутником, размахивая руками.
Уже отъехав далеко, Луговой слышал, как они все еще продолжают пререкаться: «Какая же там
